Том Арден - Танец Арлекина

Только когда измученный Полти уснул, Бобу удалось разжать стиснутые намертво пальцы друга. Что же за сокровище так отчаянно сжимал Полти? Несколько мелких монеток и скомканная бумажка, которую Полти, наверное, прихватил по ошибке. Почему-то Боб сразу подумал, что бумажка важная, и бережно развернул ее. Только так и можно было обращаться с истлевшим от времени листком, иначе он бы рассыпался на кусочки.

Боб сел около окна, куда светила луна, и время от времени оглядывался на спящего друга. Далеко не сразу он сумел разобрать, что написано на листке. А в бумажку был завернут перстень с аметистом.

Полти, укрытый теплым одеялом, ровно и медленно дышал. Занимался рассвет. Во дворе кучер запрягал лошадей, готовясь к отъезду в Агондон.

— Как бы мне хотелось летать! — признался как-то раз Джем Варнаве, когда его инвалидное кресло докатилось до конца Длинной галереи. Широко открыв глаза, он вглядывался во мрак — туда, куда уводила лестница.

Прошло несколько лет. Руки у мальчика окрепли. Но он не забывал о своей болезни. Даже здесь, в этом особом мире, где Джем чувствовал себя свободнее, он тосковал. Ему казалось, что он в ловушке. Что он — пленник. Он изъездил галерею из конца в конец, но сколько же можно было ездить туда и обратно! Лестница… даже на нее он въехать не мог. Да и вообще в любом другом месте замка Джем не мог бы проехать на своем кресле без помощи Варнавы.

Джем закрыл глаза и вздохнул.

— Варнава?

Карлик не отозвался. Джем очень удивился — ведь Варнава обычно не отходил от него ни на шаг.

Тишина. Из-за окон доносились птичьи трели. Слышался шелест листьев. Было тепло. Природа вступила в пору расцвета. Белые облака плыли по небу, словно паруса.

Вдруг на лестнице раздался странный звук — громкое клацанье.

— Варнава! — печаль Джема сменилась изумлением. Тяжело отдуваясь, карлик спешил к мальчику. Старательно, осторожно переставляя коротенькие ножки, карлик спускался по лестнице, что-то волоча за собой.

Какую-то деревяшку. Нет, две деревяшки.

— Ничего не понимаю, — проговорил Джем.

И не понял до тех пор, пока Варнава не поставил деревяшки вертикально. Деревяшки были покрыты резьбой, отполированы. В них было что-то загадочное, волшебное. Для коротышки Варнавы они были великоваты, но он жестами показал своему другу, как ими пользоваться. Глаза карлика смотрели серьезно, и даже, пожалуй, печально. Он словно пытался сказать Джему, что тот подрос и стал сильнее, что пришло время испробовать новый способ передвижения.

Джем понял карлика. Когда он был помладше, время от времени он пытался встать на ноги. Искалеченные ноги не слушались его, а он не понимал почему. «Такова воля бога Агониса», — говорила двоюродная бабка, но мальчик никогда не мог в точности понять, что это значит. Он казался себе раненой птицей, которая беспомощно пытается взмахнуть перебитыми крыльями. Став постарше и убедившись, что ничего поделать не может, Джем проклинал судьбу, но все равно жаждал свободы.

Джем зажал обитые подушечками рукоятки костылей под мышками.

— Варнава, даже не знаю… — проговорил он растерянно, не понимая, что говорит. Джем глубоко вдохнул и задержал дыхание. Вцепился пальцами в деревянные перекладины.

Да!

— Нет! — вырвалось у него.

Пытаясь подняться с кресла, мальчик ощутил, как будто какое-то темное пламя обожгло его руки, пробежало по плечам, по спине. Он в страхе опустился на сиденье, задыхаясь. От того, что он инвалид, некуда было деться. Ясно как день. Для матери увечье сына было источником печали. При виде исковерканных ног Джема она всегда отворачивалась, словно это зрелище причиняло ей боль. С точки зрения двоюродной бабки, увечье Джема было неизлечимо, и не более того. Так повелось в Эджландском королевстве. Слепцы здесь оставались слепцами, калеки — калеками. Родись Джем крестьянским сыном, его бы, скорее всего, утопили в младенческом возрасте.

И все-таки это было только начало.

Джем будет пытаться встать вновь и вновь, каждый день.

Все было бесполезно.

Джем предпринимал одну попытку за другой, но мог сделать только два-три неумелых шага, после чего костыли скользили и разъезжались или он падал без сил или спотыкался.

Изможденный, Джем возвращался в кресло с колесами. Он не умел ходить. Он никогда не научится ходить. Костыли валялись на полу рядом с креслом. Цок-цок — вот и все, на что они годились. Джем крутанул колеса и отвернулся от костылей. Руки Джема напряглись, кресло угрожающе накренилось.

— Варнава! — вырвалось у мальчика.

Но ведь он сам просил карлика уйти и оставить его одного.

— Варнава!

Но как карлик мог помочь Джему подняться?

Джем хватал ртом воздух, и взгляд его в страхе метался по галерее. Было пусто. Через равные промежутки тянулись окна и камины. Камины — черные, а окна, залитые солнцем, выходили во внутренний двор замка. Но от яркого света старые запущенные очаги казались еще более черными и мрачными, как и ниши в стенах, как гладкий пол. Свет и тьма смешивались, создавали иллюзию дымки. Лиц на портретах почти не было видно.

— Варнава! — закричал Джем.

Имя карлика эхом прокатилось по галерее.

Молчание.

Где же Варнава?

Не на шутку разозлившемуся Джему нестерпимо хотелось вскочить, помчаться со всех ног по замку и разыскать карлика. Сдерживая рыдания, он поднял руки над ободьями колес. Он не закроет глаза. Он проедет сквозь эту дымку. Крича, Джем погнал кресло вперед.

Крик его превратился вопль.

— Молодой хозяин! — послышался чей-то голос.

Джем не мог остановиться. Из дымки вынырнула фигура — темная, сгорбленная. Громадная ручища ухватилась за спинку кресла. Кресло качнулось. Джем упал на пол.

— Стефель!

Послышался утробный хохот. Стефель, отхохотавшись, сглотнул слюну. В одной руке старый камердинер сжимал початую бутылку. Покачнувшись, он протянул Джему свободную руку. Мальчик не слишком охотно сжал руку пьяницы и задержал дыхание. Камердинер помог ему подняться.

От Стефеля разило какой-то дрянью. Наверное, спал в сточной канаве. Порванную куртку украшали пятна блевотины. К давно не мытым седым волосам прилипли солома и колючки. Схватив Джема за плечи, пьяный слуга уставился ему в глаза. У самого Стефеля глаза были красные, как у кролика, и заметно косили.

— Ты меня… не у-у-убьешь, м-молодой хозяин, а?

Не хотелось Джему даже дышать рядом со Стефелем, но он не смог сдержаться.

— Стефель, посади меня в кресло!

Слуга на приказ Джема никак не ответил. Он отпустил плечи Джема, отхлебнул из бутылки и, покачиваясь, побрел вдоль развешенных на стене портретов, другой рукой волоча за собой мальчика.