Джульет МакКенна - Игра воровки

Он разбудил меня основательнее, чем ведро ледяной воды. Это был не крик негодования, но пронзительный человеческий вопль беспредельного ужаса. Тревога за моих спутников пронзила меня, но тут же исчезла в страхе за себя; мысленно я подпрыгнула от того крика на два моих роста, но в действительности не шевельнула ни единым мускулом. Я была такой же беспомощной, как оглушенный боров, ждущий ножа мясника.

В этот самый миг, словно моя мысль послужила сигналом, дверь отворилась, и сапоги тихо заскрипели по половицам. Я тщетно пыталась повернуть голову, но могла не утруждать себя: человек подошел ко мне и наклонился, чтобы я увидела его лицо.

Это был тот, Беловолосый, обладатель жезла. По-своему он был даже красив. Гладко натянутую кожу угловатого лица украшал узор крошечных морщинок и несколько шрамиков. Его глаза, темно-карие, почти черные, были столь же безжалостны и столь же чужды мне, как глаза орла, бесстрастно взирающего на свою добычу.

Он заговорил, но его слова ничего не значили. По интонации и звучанию они слегка напоминали горную речь, но он произносил их так быстро, что я ничего не могла понять. Я без всякой надежды пожимала плечами, распахивала глаза, оттопыривала губу, стараясь выразить мое непонимание. Неприятное веселье заискрилось в глазах моего тюремщика, и он проговорил более медленную тарабарщину с неуловимо знакомым ритмом.

Чувствительность вернулась к рукам и ногам. Я ощутила тугие ремни на лодыжках и запястьях, пристегнувшие меня к жесткому столу. Скрученные мускулы немедленно запротестовали, и я обнаружила, что могу теперь гримасничать от боли. Смятение внутри черепа начало проходить, оставляя привкус худшего в моей жизни похмелья, и мне пришлось сосредоточиться на том, чтобы меня не вырвало: рвота – плохое занятие, когда лежишь на спине. Беловолосый все еще склонялся надо мной, надменное веселье плясало в его глазах, и я решила, если меня вырвет, то уж постараюсь попасть ему в лицо.

– Итак, я должен приветствовать тебя в моем доме. Надеюсь, мы сможем достичь соглашения относительно твоего визита сюда.

Он говорил на тормалинском, но не на Старом Языке книг и пергаментов, который мог бы почерпнуть из первоисточников, а на повседневном наречии той страны – безупречный южный акцент, диалект торгового сословия. Идея о мелочном жесте вызова показалась мне вдруг нелепой.

– Вы незваными явились в мои владения, а у меня на этот счет довольно строгие правила, – ласково произнес он. – Однако вы из Трен Ар'Драйена, а он сейчас представляет для меня интерес. Полезная информация, вполне возможно, уменьшит тяжесть ваших проступков.

Я задумалась над незнакомым названием: Трен Ар'Драйен? Горы Рассвета? Во всяком случае, что-то вроде того. Однако все же странно, что у этих людей есть тормалинское название для нашей родины.

Одетый в кожу кулак ударил по столу у моей головы, кольчужные колечки царапнули по дереву.

– Пожалуйста, будь внимательнее, когда я с тобой говорю. – Его мягкий тон резко контрастировал с жестокостью его удара. – Ты путешествуешь с магом Хадрумала и двумя наемными воинами, – спокойно продолжал он. – С какой целью вы прибыли сюда?

Я не смогла придумать полезного ответа и потому молчала. Он поднял брови в красноречивом разочаровании.

– Ты работаешь на Планира Черного. Что ты делаешь для него?

Я оставалась такой же безмолвной, как статуя на усыпальнице.

– Вы встречались с вором Азазиром. Что он рассказал вам о землях Кель Ар'Айена?

Когда я снова не ответила, он наклонился ближе, и на меня пахнуло мылом и ароматными маслами. Его дыхание было свежим от трав, а ощеренные в угрожающем рычании зубы – ровными и белыми.

– Если будешь отвечать, все кончится для тебя хорошо. Если станешь упираться – тысячу раз пожалеешь, что не умерла, прежде чем я позволю отпустить тебя к Теням.

Возможно, это напоминало те угрозы, которые любой злодей в черном плаще произносит в лескарской драме, но Беловолосый выговаривал каждое слово серьезно, и я это поняла. Должно быть, он увидел страх в моих глазах; улыбнулся спокойно, удовлетворенно и, отвернувшись, принялся размеренно ходить по комнате.

– Что ты можешь рассказать мне о тормалинской политике в настоящее время? Кто из патронов имеет реальное влияние? Кто пользуется благосклонным вниманием императора?

Почему он спрашивает меня? Я понятия не имела и даже не могла придумать убедительную ложь.

– Что насчет Планира? Каковы его отношения, скажем, с Релшазским Магистратом, Каладрийским Советом, Герцогствами?

Что я знала обо всем этом? Шив и Райшед могли бы иметь какое-то представление, но…

Едва я об этом подумала, как сапоги, шаркнув, остановились.

– Хорошо, по крайней мере некоторые из вас имеют нужные связи. Ну а что ты знаешь из интересующего меня?

Я лихорадочно пыталась опустошить свой ум, но он быстрыми шагами пересек комнату и схватил мою голову, сдавливая пальцами череп; его теплое дыхание обдавало мое лицо, капельки слюны жалили щеки.

– Не пытайся со мной бороться, женщина. Я могу войти и выйти из твоего разума, когда захочу, и взять то, что хочу. Если будешь сопротивляться, тебе просто станет больно, поэтому будь паинькой и не шуми, и, возможно, пока я не убью тебя.

Это были слова насильника, и он насиловал мой ум основательнее, чем тот извращенец в Боярышнике мог когда-либо обесчестить мое тело. Он сорвал самообладание моей взрослой жизни и оголил ребенка, которым я была, – то испуганным, то мятежным, когда стремилась приспособиться к миру, где у других были полные семьи и собственные дома. Он пронесся через драгоценные воспоминания о счастливых временах с отцом и матерью, оскверняя их своей насмешкой. Сведя меня к плачущему ребенку, он вернулся к моей встрече с Дарни и Шивом, взламывая мои воспоминания, чтобы извлечь какое бы то ни было знание, которое могло бы стать ему полезным. Его презрение к моему незнанию их планов опалило меня, но прежде чем он успел перейти к моей деятельности, я почувствовала, как в меня вторглось его сальное любопытство. Интимные подробности моих отношений с Джерисом и другими лежали перед ним как на ладони, и я ощутила его похотливое веселье, проникавшее в мой ум; я почувствовала себя невероятно измаранной. Мой ум сам по себе запульсировал, избитый, распухший и порванный, но он продолжал вталкивать в меня ищущий разум, пока я не испугалась за свой рассудок. Казалось, эта пытка длится часами, но сомневаюсь, что на это потребовалось больше нескольких вздохов.

Шок освобождения стал почти физической болью. Беловолосый стоял надо мной, омерзительное удовлетворение и пресыщение играло на его тонких губах. Я стиснула зубы, чтобы перестать просить, умолять не причинять мне боли, не делать это снова, но не смогла удержать слезы, сбегавшие по моим вискам, увлажняя волосы.