Тэд Уильямс - Трон из костей дракона

Ловушка медленно поднималась, и сердце забилось чуть быстрее в коричневой груди Тиамака, заглушая назойливое недовольное бурчание его желудка. Но сопротивление оказалось недолговечным, вероятно, просто какой-то корешок зацепился и соскользнул, поскольку клетка внезапно легко выскочила и запрыгала по поверхности мутной воды. Что-то двигалось внутри; он поднял клетку так, чтобы лучи закатного солнца проходили сквозь нее, и прищурился. Два крошечных глаза таращились на него со стебельков, два глаза, принадлежащих крабу, которого легко можно было зажать в кулаке.

Тиамак фыркнул. Не трудно вообразить, что происходило под водой: бойкие братья-крабы, уговаривающие самого маленького испытать западню, маленький не в силах выбраться и горько рыдает, а бессердечные старшие хохочут и размахивают клешнями. Потом появляется гигантская тень Тиамака, клетка внезапно уходит вверх, и озадаченные братья-крабы в замешательстве смотрят друг на друга, не зная, как объяснить маме отсутствие малыша.

Тем не менее, думал Тиамак, принимая во внимание зловредную пустоту в животе, если это все, что сегодня нас ожидает… очень маленький, но в супе будет неплох.

Он еще раз сощурившись заглянул в клетку и вытряхнул пленника себе на ладонь. К чему обманывать себя? Это День-Бега-По-Песку, уж что есть, то есть.

Крабеныш с плеском плюхнулся в воду. Тиамак даже не потрудился снова поставить западню.

Привязав лодку, он взобрался по длинной лестнице к себе в домик, на смоковницу. Тиамак поклялся удовольствоваться супом и сухариками. Обжорство — это порок, напомнил он себе, препятствие между душой и сферой высоких истин.

Втягивая лестницу на крыльцо, он думал о Той, Что Произвела Человеческое Дитя, у которой не было даже супа из кореньев, так что она питалась только камнями, грязью и болотной водой, пока все это не соединилось у нее в животе и она не произвела на свет глиняное дитя, первенца человечества.

Все это делает суп из кореньев до крайности привлекательным, не правда ли?

Кроме того, на сегодня множество дел, помимо вкусного ужина, — к примеру, переписать испорченную страницу манускрипта. Соплеменники могут считать его просто чокнутым, но кое-где есть люди, которые прочитают его обзор Савранских лекарств целителей Бранна и поймут, что болота тоже могут рождать истинно ученые умы. Но ах! — краб скрылся под водой вместе с банкой папоротникового пива.

Вымыв руки в миске с водой, приготовленной перед уходом (для этого ему пришлось согнуться в три погибели, потому что между тщательно отполированной доской для письма и кувшином с водой совершенно не было места), Тиамак услышал, как что-то царапается на крыше. Он вытер руки о набедренную повязку и внимательно прислушался. Звук повторился: как будто конец его сломанного пера потерли о солому.

В одно мгновение он высунулся из окна и, перебирая руками, взобрался на наклонную крышу. Ухватившись за одну из длинных, гибких веток смоковницы, он легко подтянулся к тому месту, где ютился маленький ящик с крышей из коры — домик-детеныш, пристроившийся к материнской спине. Тиамак заглянул в ящик.

Он оказался там: серый воробей, проворно склевывающий зерна, рассыпанные по дну ящика. Тиамак осторожно протянул руку и взял птицу, потом со всей осторожностью, на которую был способен, он спустился вниз по крыше и влез обратно в окно.

Вранн посадил воробья в клетку для крабов, специально для этой цели повешенную на потолочной балке, и быстро развел огонь. Когда пламя в каменном очаге запылало вовсю, он достал птицу из клетки. От дыма, поднимавшегося к отверстию в потолке, щипало глаза.

Воробей потерял пару хвостовых перьев и странно оттопыривал одно крыло, как будто натерпелся больших неприятностей в дальнем пути из Эркинланда. Тиамак знал, откуда прилетела птица, потому что это был единственный воробей, которого он воспитал. Остальные его птицы были болотные голуби, и только Моргенс настаивал на воробьях — смешной старик.

Поставив воду на огонь, Тиамак сделал все, что было в его силах, для поврежденного серебряного крылышка, потом насыпал птичке еще зерна и поставил в клетку низкий фунтик из коры, полный воды. Был соблазн подождать и прочитать прибывшее послание после еды, чтобы оттянуть удовольствие от новостей, принесенных издалека, но в такой день, как сегодня, нельзя было ожидать от себя такого неимоверного терпения. Он растолок в ступке немного рисовой муки, добавил воды и перца, слепил хлебец и посадил его печься.

Кусочек пергамента, обернутый вокруг птичьей лапки, измочалился по краям, буквы расплылись, как будто птица здорово вымокла по дороге, но Тиамак привык к таким вещам и скоро все разобрал. Цифры, обозначавшие день, когда было отправлено письмо, удивили его — серый воробушек почти целый месяц добирался до Вранна. Послание удивило его еще больше, но это было совсем не то удивление, на которое он надеялся.

Чувствуя холодную тяжесть в желудке, которая заставляла забыть любой голод, он подошел к окну и стал смотреть на быстро разгорающиеся звезды, виднеющиеся сквозь спутанные ветки смоковницы. Тиамак смотрел на север, и на мгновение почти почувствовал дуновение ветра, несущего ледяной клин сквозь теплый воздух Вранна. Он довольно долго простоял так, когда до него долетел наконец запах сгоревшего ужина.

Граф Эолер откинулся в мягком теплом кресле и посмотрел в потолок. Он был покрыт религиозной росписью, душераздирающими изображениями Узириса, исцеляющего прачку, Сутрина, замученного на арене императора Крексиса, и тому подобным. Цвета немного поблекли, и пыль, словно легкая вуаль, покрывала картины. И все-таки это было весьма впечатляющее зрелище, хоть и принадлежащее одному из меньших вестибюлей Санкеллана Эйдонитиса.

Ужасающий груз песчаника, мрамора и золота, думал Эолер, и все это во славу того, кого никто никогда не видел.

На него вдруг накатила непрошенная волна тоски по дому — это часто случалось за последнюю неделю. Чего бы он не отдал за то, чтобы оказаться сейчас в своем скромном доме в Над Муллахе, в окружении племянниц, племянников и памятников эрнистирийским героям и богам; или в Тайге, в Эрнисадарке, куда всегда тянется тайная частичка его сердца, — но он должен быть здесь, среди попирающего землю камня Наббана. Ветер приносил запах войны, и он не мог оставаться в стороне, когда король нуждался в его помощи. И все-таки он устал от путешествий. Как хорошо было бы снова почувствовать траву Эрнистира под копытами своей лошади!

— Граф Эолер! Прошу простить меня за то, что заставил вас ждать! — Отец Диниван, молодой секретарь Ликтора, стоял в дальних дверях, вытирая руки о край черной сутаны. — Сегодня тяжелый день, а мы еще не достигли и полудня! Тем не менее… — он засмеялся. — Это очень жалкое извинение. Пожалуйста, пройдемте в мои комнаты!