Ольга Громыко - Год Крысы. Путница

— Нас в Саврии тоже камнями зашвыривать будут, да? — обреченно спросил она у Алька.

— Поменьше рот разевай, никто и не догадается, что ты ринтарка, — отмахнулся тот.

— А Жар?

— Мольцов, как и путников, в любой стране уважают. А если вдобавок блаженным прикинется, вообще прекрасно будет.

— Двое блаженных на компанию многовато будет, — не остался в долгу вор.

— Ничего, я как-нибудь попытаюсь вас уравновесить.

— Благослови тебя Хольга, убогий, — смиренно ответил Жар, осеняя его знаком Богини.

«Святость» оказалась куда лучшим оружием против ядовитого языка белокосого, чем попытки перещеголять его в острословии.

— Кончай ты эту несчастную Хольгу поминать! — не выдержал Альк. — Нашел корову отпущения.

— Да оно прилипчивое, как не знаю что, — со смешком признался вор. — Как целый день наблеешься: «Храни тебя Хольга, во имя Хольги, Хольга с тобой…», так потом само с языка слетает.

— Ты уже не в молельне, отвыкай.

— А образ?! — шуточно возмутился Жар. — Мне же и в Саврии мольца изображать придется!

— Изображай глухонемого мольца.

— Ы-ы-ы ы-ы ы-ы, — торжественно, легко переводимо возвестил вор, повторяя знак.

Альк махнул на него рукой, впервые на Рыскиной памяти оставив последнее слово не за собой. То ли настроение у него было благодушное, то ли у сплоченных общими невзгодами приятелей имелись привилегии по сравнению с нанятыми за сто златов попутчиками.

— Ты рад, что возвращаешься в Саврию? — спросила девушка, посчитав, что первое предположение более правдоподобное.

— Не знаю, — честно ответил белокосый. — Никогда не понимал этого идиотского стремления издохнуть на родине.

— Что ты, не говори так! — испугалась Рыска.

— А ты желаешь упокоиться исключительно в ринтарской землице? — Альк повернулся к девушке, прищурился, будто переводя на нее прицел заряженного ехидством арбалета. — Хотя правильнее было бы бросить тебя в Рыбку…

— Я про то, что ты помирать собрался!

— Все мы когда-нибудь умрем, — равнодушно пожал плечами саврянин. — А некоторые даже в муках.

— Но ведь не прямо сейчас!

— Откуда ты знаешь?

Рыска испуганно закрутила головой по сторонам, пытаясь понять, откуда подкрадывается беда.

— Перестань! Если говорить о смерти, то можно ее накликать.

— Какая жалость, что нельзя накликать, скажем, деньги, — саркастически посетовал белокосый.

— Альк, я серьезно! Ты что, уже не надеешься найти Райлеза?!

— Я надеюсь, — саврянин криво усмехнулся, — отвезти письмо до того, как он нас найдет.

На главной (она же единственная) площади Йожыга было необычайно людно, и народ все прибывал.

— Чего там? Убили кого? — испуганно допытывался пьяненький мужичок, хватая за рукава окружающих.

— Не, — сжалился над ним такой же красноносый и помятый, только пока трезвый. — Пророк в город пришел. Сейчас вещать будет.

— А-а-а, — разочарованно протянул мужичок, но остался поглазеть и послушать.

И без того худой, за недели странствий бывший приболотский молец высох, как посох, на который опирался. Нестриженая борода и нечесаные волосы космами торчали в стороны, ряса обтрепалась в махры, на босых, исцарапанных тернием ногах ярко желтели длинные ногти. Но уверенности в себе и своих речах у него только прибавилось. Еще бы, раньше весчане от него отмахивались, насмехались, заглушая глас Хольги, а теперь толпы народа ходят следом, заглядывают в рот, ловя каждое слово, молят заступиться за них перед Богиней… Поневоле поверишь в свою избранность.

Поблизости тревожно переминались стражники: если бы «пророк» хулил власти или подстрекал к беспорядкам, они давно отволокли бы его в тюрьму. Но молец не разменивался на мирскую суету. Его беспокоили только души, и он так дотошно следовал заповедям Хольги, наизусть цитируя священную книгу, что подкопаться к нему было сложнее, чем к самой Богине. Даже денег, что удивительно, не просил.

— Люди, покайтесь! — взывал пророк с такой глубокой убежденностью, что вера наполняла и чужие сердца. — Близок час расплаты за грехи ваши! Выйдут реки из берегов, дабы смыть с земли скверну, выползут твари ночные из нор и пожрут младенцев в колыбелях, дабы прервался род человеческий… Пока не поздно — одумайтесь! Отриньте дурное! Кто будет добр и бескорыстен, честен и трудолюбив, благочестив и богобоязнен, тот спасется! Злодеи же и предатели, лжецы, лентяи и воры в муках сгинут во мраке, а равнодушных пожрет бездорожье…

В молельне, возможно, это прочувственное воззвание не произвело бы такого впечатления, однако слухи, бежавшие впереди пророка, распахали и щедро унавозили почву для рассеваемых им слов. «А из Подзамка его наместник выставил! — шушукались в толпе. — Небось скрывают правду от народа…» — «И-и-и, это еще что! В Зайцеграде сама Хольга свой лик с висельного помоста явила и такое предсказание сделала, что только держись!» — «А в Голубином Крыле, слыхали? Крысы тамошнего наместника вместе с камзолом сожрали!» — «Тю, дура, эта сплетня давно плесенью поросла! И не в Крыле это было, а в том же Зайцеграде — видать, крепко на него Богиня прогневилась!» — «Да не врите, жив он! Мне сам начальник стражи вчера сказал!» — «Вот и я о том — скрывают правду!» — «Ой, лю-у-у-ди, а что я вам сейчас расскажу! Мой свояк гонец, он только лучину назад из Подзамка…»

Конечно, были в толпе и те, кто глядел на кликушество пророка как на представление с ряженым. Но делиться правдой с народом не собирались — все равно не поверят.

— Кого я вижу! — раздалось за плечом у путника.

Видеть окликнувший мог только затылок, но семи совместных лет в Пристани было достаточно, чтобы один с легкостью узнал спину, а другой голос.

— Добрый день, Райлез, — не оборачиваясь, безмятежно отозвался наставник. — Чего тебе надо?

Бывший путник, оскорбленный таким пренебрежением, схватил его за плечо, рывком развернул к себе и с вызовом заявил:

— Я вам… тебе больше не ученик!

— Верно, — благодушно отозвался путник, глядя на него как на забавную, хоть и кусачую козявку. — Ты мне теперь никто.

Лицо Райлеза исказила судорога, будто его пнули ниже пояса. Да, не ученик. Но и не равный. Даже не соратник. Просто видун, зачем-то прицепившийся на улице.

— Врешь, — с ненавистью прошипел он, отдергивая руку. — Ты ведь тоже его ищешь.

— С чего ты взял?

— Тебя ведь недаром прозвали… — Райлез сглотнул. Он тоже изменился, и тоже не в лучшую сторону: осунулся, зарос щетиной, зрачки даже в покое непрерывно расширяются и сжимаются. — …Крысоловом.

— Недаром, — спокойно согласился путник. — Но тебя это не касается. Оставь Алька в покое. Крыса не спасет тебя, а только усугубит безумие — особенно когда сдохнет и тебе понадобится новая. К тому же я все равно буду вынужден ее отобрать: Пристань лишила тебя права на «свечу».