Дуглас Брайан - Аквилонский странник

Конан наморщил нос.

– Не притворяйся дурочкой, милая. Я хочу знать, есть ли у тебя крестьяне, которые на тебя работают.

– Вообще-то… Я не хотела говорить об этом, но раз уж ты настаиваешь… – Мерлина вздохнула. – Есть две семьи карликов, из тех, что обитают под опавшими листьями. Они исстари доставляли провизию нашей семье.

– Чем же они тебя радуют – плесенью? – продолжал расспросы Конан.

Дуглас вдруг понял, что ненавидит киммерийца с его назойливостью, ехидством и полным пренебрежением к хорошим манерам. Молодой граф хотел было наброситься на своего спутника, однако Мерлина остановила его легким движением руки.

– Я дам ответ тебе, недоверчивый воин, потому что понимаю, отчего ты беспокоишься. Должно быть, Дуглас – твой господин, и ты поручился головой за его безопасность?

– Дуглас мне не господин, хотя я действительно предпочел бы видеть его живым и невредимым, – проворчал Конан. Попытка Мерлины вывести киммерийца из себя провалилась.

Девушка сказала:

– Я предпочитаю лакомиться тем, что порождают грибницы, а кроме того мне приносят мелкую дичь и ягоды… Ты доволен ответом?

Конан пожал плечами неопределенно.

Дуглас сказал:

– Садись ко мне в седло, Мерлина. Я хочу поехать вместе с тобой в твой дом.

Конан тронул коня, но Дуглас повернулся в седле и сказал своему спутнику:

– Я не хочу, чтобы ты следовал за мной. Твоя служба у меня окончена, Конан. Ты больше мне не нужен. Я нашел то, что искал. Наконец-то я обрел то, ради чего покинул отцовский замок!

– Надеюсь, Дуглас, что когда-нибудь ты вернешься к отцу, – сказал Конан, не делая ни малейшей попытки возражать или преследовать Дугласа и его новую подругу.

Теперь Дуглас остался наедине с юной девушкой. Она странно волновала его – не так, как, случалось, будоражили молодую кровь хорошенькие пылкие служанки. Нет, то было глубинное волнение, какое возникает только в тех случаях, если человек встречает свою истинную возлюбленную.

Дуглас понимал это. Он молчал, боясь малейшим неосторожным словом расплескать то огромное чувство, что переполняло его душу до краев.

Дорога все вилась и вилась по дну ущелья, и конца ей не было видно. Но Дугласа это не смущало. Он и не хотел, чтобы их путь заканчивался.

Мерлина вдруг сказала:

– Ты боишься Бааван?

– Наверное, – отозвался Дуглас, явно не думая о том, что говорит. – Меня она больше не занимает.

– Но ведь ты собирался убить ее! – настаивала девушка.

Дуглас не спросил, откуда она это знает. Вероятно, все молодые воины, появляющиеся в здешних краях, рано или поздно приходят к идее о необходимости убить Бааван. Так что же удивительного в том, что подобное желание выказывает Дуглас?

– Я не знаю, хочу ли я ее убивать, – рассеянно ответил Дуглас. – Мне это сейчас стало безразлично. Если мне встретится чудовище, я, вероятно, вступлю в сражение с ним. Но рыскать по безлюдным горам и редким лесам в поисках приключений мне больше не хочется. Я предпочел бы заснуть в твоих объятиях, Мерлина, и никогда не просыпаться…

– Остановимся, – предложила она.

Они спешились и легли, обнявшись, на камни. Ручей пел оглушительно, в вышине пролетали далекие птицы и еле заметные облачка то и дело прикрывали солнце. Мерлина гладила Дугласа по лицу, что-то напевая. Затем она вдруг спросила:

– Ты любишь меня?

– Всем сердцем, – ответил он не задумываясь.

– Я могу взять тебя туда, где живут мои грибницы, – проговорила она. – Я кормлю их живыми людьми. Ты нe должен бояться, потому что прежде чем ты умрешь, ты испытаешь величайшее наслаждение в своей жизни. Я буду ласкать тебя, и последние минуты покажутся тебе вечностью. Они и будут вечностью, а потом-Потом я буду питаться тобой, и ты станешь мною – ты войдешь в мою плоть, мы будем нераздельны…

Она говорила и говорила, а Дуглас засыпал, убаюканный ее ласками и тихим голосом. Очень медленно они проваливались под землю, и каменистая почва готова была сомкнуться над их головами.

Дуглас засмеялся и провел кончиками пальцев по щеке Мерлины. Сквозь полудрему он пробормотал одно женское имя – единственное женское имя, которое произносил с любовью:

– Азалия…

Внезапно что-то изменилось. Стало холодно, исчезли тепло и блаженная сонливость. Дуглас почувствовал, что лежит на сырых камнях, а по ущелью гуляет ветер.

Он подскочил. Мерлины рядом не было. Напротив него, на другом берегу мелкого ручья, сидела отвратительного вида старуха со свисающими космами спутанных волос. А издалека слышался стук копыт, который приближался с каждым мгновением.

Дуглас выпрямился и закричал:

– Конан! Сюда!

Киммериец показался из-за поворота. Солнечный луч сверкнул на его обнаженном мече. Старуха вскочила на ноги и зашипела.

– Остановись! – хриплым вороньим голосом прокричала она. – Остановись, киммериец, и выслушай меня, иначе ты никогда не узнаешь правды!

Конан замедлил бег своего коня, а затем и вовсе остановился, однако меча не опустил. Дуглас тяжело дыша поднялся на ноги.

– Она околдовала меня, – проговорил он чуть виновато.

– Не время разбираться, кто прав, а кто ошибся! – оборвал его Конан и вновь обратил суровый взор синих глаз к старухе. – Кто ты такая?

– Твой спутник назвал меня по имени – Азалия. Теперь я поняла, почему меня так влекло к нему: ведь он мой сын, – сказала женщина.

Дугласа охватила дрожь отвращения. Он отказывался верить в то, что ужасная ведьма – его родная мать. Та, по которой всю жизнь так горько убивался его отец. Та, чей портрет висит в замке, – та, из-за кого у Дугласа не было пи красивой веселой мачехи, ни кучи братьев и сестер…

– Этого не может быть! – вскрикнул молодой человек.

Старуха захохотала.

– Тем не менее, Дуглас Мак-Гроган, это именно так! Твой отец взял меня от моих приемных родителей. Никто не знал, кто произвел меня на свет. Мне пришлось уйти в эти горы, чтобы выяснить обстоятельства моего рождения. Ты хочешь услышать мою историю, сын?

Дуглас молчал. Крупные слезы катились по его лицу.

Старуха безжалостно продолжала:

– Бааван. Так называется наше племя. Мы зарождаемся под землей, в грибницах, и народы карликов служат нам рабски. Наши дети формируются почвой, плесенью и таинственными силами почвы. Когда настает срок явиться на свет новому отпрыску Бааван, карлики извлекают из грибницы младенца, очень похожего на обычного человеческого ребеночка, и подбрасывают его каким-нибудь бездетным супругам. До поры мы очень красивы и мало отличаемся от людей, разве что особенной статью и благородством. Но с наступлением зрелости мы начинаем приобретать новые черты. Люди считают нас уродливыми.

Я не сразу поняла, кто я такая. Многие годы я жила, думая, что я – человек. Большинство Бааван уже в раннем детстве становятся злыми и жестокими – с точки зрения людей, разумеется. Меня же испортило доброе отношение моих приемных родителей – и, главное, страстная любовь моего мужа. И все-таки я начала превращаться в одну из нашего племени.