Джон Толкин - Хранители

И все же без «Хоббита» не было бы и, «ВластелинаКолец». Больше всего впечатляет в первой книге выпуклое многообразие, естественность и правдоподобие представленного здесь в отрывочных картинках сказочного мира. В повести о хоббите неявно проступают черты сказания об открытии мира и о нравственном самовоспитании в процессе этого открытия. Словом, «Хоббит» стал для Толкиена черновиком давно созревавшего замысла. И он принялся — уже не для детей, а для себя и для взрослых друзей, суждению которых Доверял, — писать нечто странное: на первый взгляд как будто бы совершенно неподходящее продолжение намеченной в «Хоббите» истории случайно найденного Бильбо кольца. Но получилась история не про кольцо, а опять–таки про хоббитов — только уже не про одного из них, а про целый народец, про его образ жизни и склад характера, про его судьбу и место, в сообществе народов Средиземья.

А между тем время было смутное, тревожное, зловещее. По Европе расползалась фашистская коричневая мгла. Предав в 1938 году Гитлеру Чехословакию и попустительствуя фашизму, английское правительство по сути дела предало свою страну: никаких шансов выстоять против напора гитлеровских полчищ Англия не имела. Франция в следующем году не выстояла: просто обрушилась, как карточный домик. И все это так или иначе вошло в эпопею Толкиена, которая и приняла эпический размах к сентябрю 1939 года, когда, с началом второй мировой войны, над миром нависла угроза прекращения всякой истории, всеобщей гибели культуры и подмены ,ее фашистской идеологией, по–своему мифологизованной и даже претендовавшей на «народность».

Противостоять этой идеологии, обратившись к подлинным народно–поэтическим истокам культуры, к богатырской сказке и героическому эпосу, — вот какая задача властной волей истории встала перед одним из крупнейших и ученейших фольклористов мира, профессором Дж. Р. Р. Толкиеном. И способ выполнения этой задачи был под рукой: способ не научный, а писательский.

Работа над эпопеей замерла в 1942 году, в самое темное время войны, исход которой решался на Востоке (как и у Толкиена), на Волге. Происходило накопление эпических событий; и к 1944–му, когда на Востоке все было решено и западные державы наконец включились в прямое противоборство, эпопея стронулась с мертвой точки и обрела свой конец (Толкиен много раз подчеркивал, что она росла и менялась в процессе написания) в 1949 году.

Еще несколько лет доработки и отделки повествования — и три тома эпопеи, три «Летописи Великой Войны», каждая по–своему целостная, одна за другой увидели свет в 1954 — 1955 гг. Читательский успех они имели мгновенный и широчайший; англо–американская критика недоумевала и мямлила еще лет десять, пока не стало уж совсем ясно, что и книга гораздо интереснее и содержательнее, чем казалось даже восторженным, но поверхностным ее ценителям, и успех ее — явление непреходящее, что ею будут зачитываться много поколений. Сейчас, через четверть века после публикации «Властелина Колец», можно говорить о его прочном и всемирном читательском и критическом признании.

Правда, некоторые западные критики недоумевают и поныне: уж очень непохожа строгая и чистая, суровая и жизнерадостная книга Толкиена на привычные для них литературные порождения страха, отчаяния, неуверенности, озлобленности, на модные новинки последнего двадцатилетия. Больше всего, пожалуй, смущает и озадачивает их редкая нравственная ясность эпопеи. Как заметил один из биографов Толкиена, то ли в похвалу, то ли с укоризной, писатель создал «мир, в котором нравственные проблемы воспринимаются всерьез и где возможно… принимать правильные решения».

По–видимому, предполагается, что в действительном, в повседневном мире правильные решения не очень возможны. На самом деле и у Толкиена принимать их нелегко, даже героям доблестным и достойным: вспомним, какой дорогой ценой достается правильное решение могучему и суровому витязю Боромиру; даже мудрецу и провидцу Гэндальфу; даже царице Галадриэли.

Эпопея Толкиена открывает мир — действительный мир в сказочном облачении, во всем его земном богатстве и многокрасочности. Открывает — и как бы передает под охрану всем тем, у кого хватает мужества и бескорыстия, чтобы принять на себя свою долю ответственности за судьбы земли — и в роковой час, и в мирное время. Недаром девять путников, в противоположность Девятерым кольценосным Призракам, называются Хранителями. Хранят они не кольцо — оно лишнее, оно выковано для порабощения и должно быть уничтожено, как должны в действительном мире быть уничтожены все запасы ядерного оружия, — нет, они оберегают светлый, не оскверненный «лиходейским» произволом мир и таким образом сохраняют и собственное достоинство, в общем итоге, разумеется, человеческое, как бы ни назывался тот или иной Хранитель — гномом, эльфом, хоббитом или магом.

Хранители не только они: хранитель — Элронд, хранительница — Галадриэль; наконец, хранитель и Том Бомбадил, почти целиком созданный фантазией Толкиена, — извечный сказочный страж заповедника природы.

Противники их, во главе с Черным Властелином Сауроном, напротив, разрушители, одержимые жаждой самовластья. На их стороне сила, злоба, обман, подлость и чародейство; они в союзе со всеми враждебными человеку стихиями. Они — преступники против человечности, а стало быть, и в заговоре против мира, ибо миросозидание, миротворчество, украшение и сохранение земли — великая задача и ответственность человека. Не случайно гномы во «Властелине Колец» — не корыстолюбцы, как в «Хоббите», а мастера — украшатели подземных палат; эльфы Кветлориэна — создатели и стражи сказочной прелести подзвездных чертогов; недаром, наконец, рядом с Фродо от начала до конца его многотрудного странствия садовник Сэм Скромби, его преданный друг и добровольный слуга, в отличие от рабов–прислужников Саурона.

Переживший две мировые войны, писатель отнюдь не склонен преуменьшать силу и опасность зла, любыми средствами добивающегося всевластья, ничем не ограниченного владычества, порабощения свободных народов и растления слабых душ. Многие страницы, особенно вначале, когда за четверкой веселых, беззаботных и беззащитных малышей по пятам гонятся Девятеро вооруженных до зубов Черных Всадников, когда на берегу лесной речки их поджидает Старый Вяз с прогнившим нутром, а среди курганов подстерегают умертвия, — наверняка показались — и должны показаться — страшноватыми.

И, однако, мужество и прямодушие, дружба и верность одерживают верх над «лиходейством», а заступники и помощники не заставляют себя долго ждать. Предупредим читателя: дальше, может быть, иной раз будет еще страшнее, но положение вещей останется таким же, ибо так оно и есть на самом деле. Пока Хранители не поддаются соблазнам корыстолюбия и своеволия, пока они не уступают собственной минутной слабости, злу их не одолеть. Даже с Гэндальфом еще погодите прощаться; вообще неожиданностей впереди много, но они подготавливаются всем ходам повествования, и герои — Хранители уже готовы к ним.