Светлана Багдерина - Иван-царевич и C. Волк.Похищение Елены

Ну, стенка – берегись.

Как и ожидалось, обреченная с самого начала стена пала под неловкими, но упорными ударами сливок лукоморского общества, обрушив с треском и хрустом еще что-то на той, неизведанной пока стороне.

По коридору, забивая вонь горящей нефти, моментально распространился неземной аромат, от которого перехватывало дыхание и слезы счастья выступали на покрасневших от дыма и копоти глазах – дух молодой квашеной капусты.

У бедной стенки не было ни единого шанса. Она обрушилась под напором бояр, силы которых необъяснимым образом удесятерились, и сторонний наблюдатель подумал бы, что это был какой-то волшебный запах, и был бы прав.

Растоптав в впопыхах светильник-коптильник, но даже не заметив этого, бояре ворвались в оказавшееся беззащитным перед их натиском помещение и огляделись.

Что с лампой, что без нее – не было видно ровным счетом ничего – но запах!.. Этот запах!..

Он вел, он манил, он зачаровывал почище заклятий Чернослова, и не было сейчас ни

единого человека среди бояр, кто согласился бы отступить и за все сокровища мира1.

Побросав орудия взлома, изголодавшиеся по нормальной человеческой пище люди бросились вперед, вытянув дрожащие от нетерпения руки.

– Мед!

– Капуста квашенная!

– Грибы маринованные!

– Помидоры соленые!

– Меняю мед на помидоры!

– А у меня сыр!!! Целая головка сыру!!!

– Меняю…

– Меняю…

– Ай!!!..

Счастливое чавканье и причмокивание замерло.

– Рассобачинский? Что опять случилось?

– Т-только не б-бойтесь… В-все в п-порядке…

-начало сноски-

-конец сноски-

– Да что у тебя там, граф?

– Т-тут п-повешенный… Х-холодный… Г-голый…

– С п-потолка с-свисает… П-прямо на н-него н-налетел… А из г-груди – н-нож…

– Ларишка, Ларишка, ашь? Што он говорит?

– Покойник, говорит, висит… – страшным шепотом продублировала Серапеина внучка, дожевывая, тем не менее, не давясь, соленый огурец с сыром и смородиновым вареньем. – Чуть его не схватил…

– Так живой, што ли?

– Какой живой, бабушка?! Ты чего? Повешенный, тебе ж говорят!

– К-какой… й-еще… п-повешенный, Р-рас-с… с-собачинский?

– Г-где?.. – дрогнул голос и у бояр.

– З-зд… Ах, чтоб ты сдох!..

– Это же туша!!! Копченая!!! Свиная!!! И ножик в нее воткнут!

– Вот!!! Налетай, честной народ!..

Те, кто в иные времена и при иных обстоятельствах были бы первыми с ядовитыми комментариями насчет «честного народа» и его местонахождения, сейчас были первыми у туши.

– Сейчас… Сейчас… Всем хватит… – Рассобачинский орудовал громадным ножом как заправский мясник. – Держите… Держите… И ты держи… А это тебе…

И тут, едва не пропущенный в возобновившемся с удесятеренной энергией самозабвенном чавканье, раздался едва слышный скрип в неизведанной еще глубине их продуктового рая, и на фоне дальней черной невидимой в темноте стены нарисовался светлый прямоугольник. Освещаемый факелом.

Ослепленные и напуганные бояре зажмурились, замерли как по команде и снова перестали жевать.

Человек с факелом в руках осмотрелся нерешительно, но, кажется, остался доволен результатом осмотра.

Он воткнул факел в кольцо на стене и мягко прикрыл за собой дверь.

Он был один.

Разлепив едва сносящие такой непривычно-яркий свет слезящиеся очи, бояре сначала с ужасом, медленно, но верно сменяющимся сначала сомнением, потом интересом, а потом и радостью вглядывались в фигуру и лицо их непрошенного компаньона.

Руки сами выпустили еду и потянулись к лопатам и ломам.

Рассобачинский ухватил покрепче правой рукой нож, а левой – только что обглоданную берцовую кость кабана, и оглянулся на свое чумазое измученное воинство.

Звякнула о каменный пол неуклюжая лопата.

– Кто здесь? – незваный гость моментально выхватил из ножен спрятанный было меч, но мрак отозвался лишь крадущимися шагами.

– Кто, я спрашиваю? – в другой руке появилась палица, а в голосе – паника. – Я шутить не люблю!..

– И мы тоже, вражина, – темнота вдруг ожила, и из нее в круг мерцающего света, отбрасываемого факелом, не спеша, но решительно вышли подземные демоны – порождения ночи и подземелий.

С черными, покрытыми бугристой блестящей кожей и клочковатой шерстью мордами, в

черном вонючем тряпье, с оружием и обглоданными костями прошлых жертв наготове в когтистых черных лапах, ощеряясь и рыча, надвигались они на бессчастного лейтенанта, еще минуту назад уверенного в том, что нашел в этой подземной кладовой и стол, и дом…

Сердце вояки отчаянно заколотилось, как будто желало выскочить из грудной клетки и помчаться обратно в безопасный коридор, но, не находя выхода, быстро обессилело, метнулось в последний раз в направлении пяток и взорвалось.

Издав слабый стон, Ништяк покачнулся и упал замертво.

– Чего это с ним? – грозно спросил мужской голос из тьмы.

– Притворяется, – тоном эксперта международного класса отозвалась женщина.

– Ничего, у нас этот номер не пройдет, – пообещал мужчина и сделал вперед еще один шаг.

– Он у нас за все ответит, – поддержал его другой.

– И за неделю под землей, и за чуду-юду, и…

– Стойте… – Рассобачинский склонился над неподвижным телом. – Кажется, он уже за все ответил…

– Сбёг!.. – с досадой плюнул боярин Артамон и с оглушительным звоном бросил на пол ломик. – Трус!

И тут снаружи затопали, дверь снова распахнулась, и на пороге замерли люди – то ли разбойники, то ли партизаны.

Нечистые были, после допроса с безопасного расстояния, признаны за бесследно канувших в смертоносной яме бояр, извлечены под слезное оханье и причитанье баб на свет белый и отправлены в баню.

Тела лейтенанта и других оккупантов и их приспешников мужики перетащили на двор под стену конюшни для последующего погребения на пустыре за кладбищем.

Не оставлявших попытки освободиться и продолжить бой дружинников заперли в амбаре, осторожно, но несколько раздраженно свалив их в кучу, а бестолково

топтавшихся на месте слуг выпроводили в людскую – смотреть без слез на их пустые лица и застывшие деревянные глаза повстанцы не могли.

Мужики и бабы, вдоволь набродившись по дворцу – когда еще такая оказия представится!1 – набились в зал приемов иностранных делегаций – самый большой и богато изукрашенный – и стали держать совет, попутно разглядывая и украдкой

ощупывая пышное убранство, вычурную мебель и огромные картины в золотых рамах на отполированных малахитовых стенах.