Светлана Багдерина - Иван-царевич и C. Волк.Похищение Елены

широкоформатный трехмерный сон о том, что всё в порядке, что идет он по заросшей

травой старой колее, а рядом шуршат желтеющей листвой подпирающие небо деревья и терпко пахнет сыростью и грибами…

Тряхнув головой, Иванушка на мгновение выныривал в реальность, успевал заметить под ногами дорогу и убедиться, что всё действительно в порядке, но усталость и

бессонные ночи мгновенно брали свое, походя прихватывая и чужое, и царевич снова, мягко покачиваясь на волне сна, погружался в сладкое забвение…

В очередной раз он досрочно вырвался на поверхность сна оттого, что его кто-то окликнул.

– Кто?.. Что?.. – недоуменно заозирался он по сторонам мутным взглядом и увидел рядом с собой умруна. – А-а-а!!!.. А-а-а… Это ты… Ты меня звал?..

– Так точно, – кивнул Кондратий.

– Пора возвращаться? – вспомнил об отпущенном им на отдых Агафону сроке лукоморец.

– Нет еще, – отрицательно качнул головой умрун. – Но, разрешите доложить, Иван, мне не нравится эта тропинка.

– Тропинка?.. Какая еще… – Иван растеряно оглянулся, и только теперь до него дошло, что словно по действию неведомого волшебства дорога у него из-под ног действительно пропала, а вместо нее им с Кондратием втихаря подсунули некогда широкую, а сейчас основательно затянутую упругой кучерявой травкой тропу.

– Ой… – сконфузился лукоморец. – Кажется, мы слегка заблудились…

– Нет, не заблудились. Дорога там, – умрун махнул рукой себе за спину.

– Ну, тогда ладно… – облегченно перевел дух Иванушка и снова нахмурился: – А почему она тебе не нравится? По-моему, тропинка как тро…

И тут умрун бросился на него.

Он ударил Ивана в грудь руками с такой силой, что у того вышибло дыхание едва не вместе с душой, и он отлетел кувырком в придорожную поросль метров на пять, сминая и калеча ветки кустарника и ломкие стебли сухой травы.

Сказать, что после такого полета сон как руками сняло, значит не сказать ничего.

Не давая воли враз взвившимся отчаянным мыслям – одна другой хуже – царевич,

едва почувствовав под собой твердую землю, попытался вскочить на ноги, обнаружил, что земля всё-таки в другом направлении, перевернулся на сто восемьдесят градусов, предпринял еще одну попытку – теперь успешную, выхватил меч и, не

дожидаясь, пока противник нанесет еще один удар, вслепую взмахнул им перед собой

– раз, другой, третий…

Меч со свистом рассекал воздух.

Иван яростно мотнул головой, мазнул рукой по глазам, сметая и размазывая лесную грязь и пыль, и замер.

В нескольких метрах от него, там, где по его представлениям, вполне могла оказаться так внезапно покинутая им тропинка, под огромным, кривым, раскачивающимся во все стороны как от урагана, каркасом шатра кипело сражение.

Иван, не тратя времени на раздумья, откуда на пустынной лесной тропе появилось это архитектурное излишество, бросился туда, но не успел сделать и несколько шагов, как вдруг один из шестов опасно накренившегося нелепого каркаса вырвался из земли, спружинил и ударил его по правой руке.

Меч вырвался из его сжатых пальцев, молнией промелькнул перед глазами, срезал трехлетнее деревце у его головы и глухо шлепнулся где-то за спиной.

Царевич охнул и схватился за ушибленную – точнее, отшибленную – руку. Если бы она оказалась сломанной, он вряд ли бы удивился.

Да что же там происходит?!..

Он едва увернулся от повторного маха не на шутку развоевавшегося шеста, поднырнул под нависшую ветку, которая загораживала от него театр военных действий, и на мгновение остолбенел.

Прямо перед ним на злополучной тропинке, уже едва шевелясь под полупрозрачным белым саваном, лежало нечто, по форме похожее на человеческое тело.

А над ним навис и трудился, не покладая ног, самый громадный паук, какой только мог привидеться самому воспаленному сознанию в самом жутком кошмарном сне.

Темно-красный, почти черный, в редких ярко-зеленых не то пятнах, не то проплешинах голенастый арахнид размером с корову лихорадочно перебирал двумя передними конечностями обматывая то, что минуту назад было солдатом из его отряда, толстой, матово блестящей, упругой на вид паутиной.

Шестью остальными ногами, похожими на изломанные спицы гигантского зонтика, и которые Иван принял раньше за подпорки чудовищно нелепого шатра, он деловито упирался в землю.

Умрун под переливающимся серебристым слоем смирительного кокона слабо шевельнулся и затих, и сердце Иванушки пропустило удар: успел паук укусить свою жертву и парализовать ее, или это нити паутины были настолько прочны, что даже гвардеец Костея не мог их разорвать?..

– Беги… Иван… спасайся!.. – донеслось сдавлено изнутри паутинной оболочки, и лукоморец словно очнулся.

– Беги… беги… – донеслось до него на грани слышимости.

Вот!!!

Меч лежал на кривом, кишащем рассерженными хозяевами, муравейнике, но царевичу было не до праведного гнева обиженных насекомых.

Он схватил оружие левой рукой – про правую как минимум на неделю можно было с чистой совестью забыть – и бросился назад.

Кондратий, опутанный тошнотворно поблескивающей липкой даже на вид паутиной, лежал поперек тропы и не двигался, а арахнид склонил над ним свою багровую

голову с тяжелыми воронеными челюстями, словно примеривался, с чего лучше начать обед.

– Ах ты… – Иван осекся, не в силах подобрать оскорбление, отражающее его душевное состояние, но в нем не было необходимости.

Враг заметил его и без этого.

Кривые шесты-ноги медленно задвигались, словно в па причудливого танца, и паук повернулся к нему передом, к лесу задом.

Восемь черных, злобно блестящих шариков-глаз1 вперились в него, будто оценивая с точки зрения кулинарной привлекательности, возможных органолептических характеристик, калорийности и содержания белков и углеводов.

Челюсти, похожие на огромные мощные клещи, задумчиво смыкались и размыкались, словно паук пожевывал губами, решая жизненно-важную для него проблему.

-начало сноски-

1 – «По одному на каждую ногу?» – задал сам себе к месту и ко времени вопрос Иван – юный натуралист и тут же забыл.

-конец сноски-

Иванушка смахнул волосы со лба, недобро прищурился и без дальнейших предисловий ринулся в атаку.

Но не дремал и паук.

Оценка была дана, во-первых, быстро, во-вторых, положительная, и исполинская тварь решилась на упреждающий удар.

Она кинулась на второе блюдо так, словно не ела полгода, и жвала встретились с мечом на полпути.