Алена Даркина - Приют на свалке

— Ким… — позвал Левицкий.

— Только не надо говорить, что ты меня предупреждал, — махнул тот, не глядя, и скрылся за поворотом.

Майор постоял на лестнице, потом поднялся к себе. Сталкивался ли он с тем, что переживает сейчас Ким? И да, и нет…

Он почувствовал неладное, как только свернул в центральное крыло, где находилась их квартира. Обычно по утрам здесь стояла мертвая тишина — взрослые уходили на работу, дети отправлялись в школу или детский сад. Марк помчался вдоль бетонных стен, мимо ряда белых дверей. Лиза сегодня оставалась дома с сыном. Марк хотел позвонить, но дверь оказалась открыта. Он шагнул внутрь и чуть не споткнулся о полицейского с перерезанным горлом. Кровь натекла лужицей на пол. Переступил через него, прошел дальше. Взгляд невольно направился на детскую. Там на пороге лежал еще один полицейский с неестественно вывернутой шеей. В маленьком коридоре были разбросаны вещи: детали наладонника, пластиковые куски от тумбочек и стульев. Рванулся в детскую — пусто. Вздохнул свободнее — боялся найти труп сына. Тут же толкнул соседнюю дверь спальни. Она не поддалась. Он нажал сильнее, просунул руку в приоткрывшуюся щель, потом заглянул внутрь — дверь прижимал еще один труп. У полицейского в руке оружие, похожее на пистолет — такие показывали в кино. Впервые Марк подумал, что это вовсе не полицейские, иначе бы они носили парализаторы. Наконец он смог отодвинуть мертвого и протиснуться внутрь, мельком взглянул на нож в области сердца.

Лиза лежала на полу рядом с двуспальной кроватью. Темные волосы разметались по полу, смешались с кровью. Лицо порезано в нескольких местах, на белой блузке четыре багровых вмятины — будто кто-то проткнул ее толстым прутом. Блузка порвана, в разрез виден белый ажурный лифчик с кровавыми разводами. Брюки на узких бедрах тоже порезаны в нескольких местах.

Марк склонился над ней, позвал:

— Лиза!

Она открыла глаза, шевельнула губами. Он так и не понял, что она хотела сказать, то ли "Прости", то ли "Посмотри".

— Молчи, я сейчас, — стал расстегивать ей блузку.

Она снова попыталась заговорить, но он ничего не понимал, только приговаривал:

— Молчи, сейчас перевяжу тебя.

Тогда она прошептала с хрипом:

— Сзади! — на губах пузырилась кровь.

Марк обернулся и успел разглядеть черное отверстие, потом раздался сухой щелчок. Грудь обожгло огнем, он задохнулся, беззвучно повалился на пол. Сознание померкло, но откуда-то издалека, будто во сне, он слышал голос. Мужчина говорил по рации:

— Она убила троих! Муж ее вернулся со смены, его тоже пришлось убить. Ничего не нашли. Кто? Сейчас поищу… Как его зовут? — в комнатах слышались шаги, хруст сминаемого ногой пластика. — Саша! Ты где, малыш? Все уже прошло, выходи! Саша! Ах, вот ты где прячешься?

Детский плач, звук выстрелов, надрывный крик. Чей-то громкий приказ:

— Добивай и уходим. Полиция уже на подходе.

Потом он потерял сознание.

Майор закрыл лицо руками и постоял так немного у окна. Эти воспоминания приходили к нему иногда утром, иногда днем, иногда в ночных кошмарах. После этого ужасно хотелось напиться, поэтому Марк никогда не хранил в комнате спирт. Так недолго и в алкоголика превратиться — сталкивался он с таким. Опустился в кресло перед телевизором. Понимал ли он, что чувствует Ким?

Он тогда тоже лежал совершенно беспомощный, даже пальцем пошевелить не мог. Слушал, как расстреливают его сына, и ничем не мог ему помочь. Но только это длилось несколько минут, а Ким уже год наблюдал, как угасала его жена. И все же Адольфссон знал, что так будет, когда выбрал ее. Марк ему объяснил. Раз знал, должен был приготовиться к этому. Смириться. Лейлани ничем не поможешь…

Ким вошел к себе. Перед свадьбой им предложили большой зал, такой же в каком спали мальчики, но они с Лейлани выбрали комнату, примыкавшую к залу, размером три метра на два. Кроме кровати и небольшой тумбочки ничего не умещалось. Но им ничего и не требовалось. Они закрыли облупившуюся краску рисунками Лейлани — портретами обитателей приюта. Самым большим оказался портрет Кима. Себя она никогда не рисовала. На окно повесили пестрые занавески из лоскутов ткани.

Лейлани лежала на кровати у окна, но как только вошел муж, села на постели.

— Уже освободился? — белокурые волосы рассыпались по плечам. Лицо нежное и какое-то неземное: голубые глаза лучатся радостью, кожа белая и тонкая, кажется, даже прозрачная.

— Лежи, милая, — Ким сел к ней на кровать. — Ложись. Я для тебя сюрприз приготовил.

— Какой?

— Ляг и закрой глаза, — Лейлани послушно опустилась на высокие подушки, с ласковым недоумением взирая на мужа. Потом, как он просил, опустила веки.

— А теперь открой рот, — как только девушка послушалась, Ким быстро открыл пластмассовую баночку, которую держал в руках, и положил крохотную ягодку ей на язык.

Лейлани изумленно открыла глаза:

— Что это?

— Сюрприз! — тепло улыбнулся он.

— Клубника? Откуда ты взял? — она с готовностью открыла рот, чтобы он положил еще несколько ягод.

— Купил, — пожал он плечами. — Ты еще не забыла, что я старший лейтенант?

— Спасибо, родной, — Ким кинул ей в рот еще несколько ягод. — Мне так стыдно…

— За что? — удивился он.

— Ты заботишься обо мне, а я лежу — ничего не делаю. Ничем тебе не помогаю.

— Ты шутишь? — он поцеловал ее руку.

— Ким…

— Что, солнышко?

— Ты ведь не о такой жене мечтал, Ким.

Он выпрямился.

— А о какой? — спросил он, прищурившись.

— Я не знаю. Наверно…

— Если не знаешь, не говори, пожалуйста, — перебил он жену. — Я ни о ком не мечтал кроме тебя. Я ужасно благодарен тебе, за то, что ты согласилась выйти за меня замуж. И за каждую минуту, пока ты со мной благодарен. Давай, не будем об этом, хорошо?

Она покорно кивнула. Тут же скривилась от боли.

— Что? — с тревогой спросил Ким. — Больно? Сделать укол?

— Пока не надо, — прошептала она. Накрыла ладонью его руку. — Ким…

— Что, родная?

— Я такая эгоистка… знаешь, о чем я мечтаю? Чтобы ты весь день был со мной, никуда не уходил.

— Тогда я тоже эгоист, — рассмеялся он, и прилег с ней рядом на краешек постели. — Потому что я тоже об этом мечтаю.

— Правда? — почему-то удивилась она.

— Ага, — подтвердил Ким.

Они молчали, Ким чувствовал, что приступы боли снова и снова накатывают на нее. Она задерживала дыхание, сдерживая стон. "Это, чтобы не огорчать меня. Сегодня же куплю побольше уколов, чтобы не экономила", — решил он. В город его не пускали без визы, но он смог договориться с полицейскими из Токио: ему приносили необходимое из магазина за небольшую плату.

Ким судорожно сглотнул — приступы повторялись чаще и чаще. Иногда он с ревностью думал: "А вот если бы у Эрика такое случилось, майор бы тоже отказал? Вряд ли бы отказал. Эрик — любимчик". Киму казалось, что майор отдает предпочтение Жманцу. В детстве отчаянно хотелось, чтобы все изменилось, чтобы Левицкий с ним разговаривал так, как с Эриком, о нем так же заботился… Потом перенес всю силу любви на Лейлани и понял — сердцу не прикажешь. Ко всем майор относится просто как к подчиненным, а к Эрику — как к сыну. Потому что любит. Так и он любит Лейлани и никакие доводы рассудка не могут изменить это.