Татьяна Каменская - Ожидание

Глаза её становились грустными, но тут-же засмеявшись, она говорила:

— Мои дети — это смысл моей жизни! И ради них, ради того чтобы они не голодали и не завидовали кому-то, я буду работать как лошадь. Я буду грызть землю, а не только гра-нит науки, в данном случае медицины…

Ника знала, что когда Орынтай говорит о детях, глаза её совершенно меняются. В них появляется мягкость и нежность, столь ощутимая, что Ника тогда с удивлением, и как-то по- новому, смотрела на Орынтай и думала, ну почему за спиной, все зовут эту добрую и нежную молодую женщину обидным словом " стерва". Хотя, кажется, сейчас именно на Орынтай можно смело припечатать это слово. Она взвинчена до предела, и нервно по-хрустывает костяшками тонких пальцев. Видимо опять в столовой отделения разгорелись жаркие дебаты…

— Представляешь, они мне говорят, а что вы казахи могли делать до революции? Лишь скот пасти, да есть одно мясо!

— Кто же это такой умный? — с иронией спросила Ника, вдруг вспомнив старого Ай-кена, и его автобиографию, о которой в Керкене слагались легенды, и о которых ей ещё в детстве рассказывала мама.

— Есть тут такие! — отмахнулась Орынтай, и, подхватив несколько марлевых салфеток, с ожесточением принялась заглаживать края, что — бы свернуть маленький ровный тре-угольник. Несколько минут в перевязочной стояла тишина, но затем Орынтай возмущен-но фыркнула:

— Ну, согласись Вероника, ведь мы вас, русских, на нашей земле тоже чему-то научи-ли хорошему?

— Конечно, научили! Каждый народ всегда чему- то учится у другого… — согласилась Ника, старательно разглаживая руками салфетку.

Она не хотела этих споров, кто лучше, а кто хуже! Она не была любительницей скан-далов и считала, кому какое дело до того, какая она, или всё та же Орынтай. И разве по одному плохому человеку можно судить плохо обо всём народе? Ей нравятся все девчон-ки в их отделении, и даже Орынтай, у которой можно поучиться стойкости духа. Поэтому Нике совершенно не хочется продолжать тему этих глупых разговоров и споров. Она уже начинает чувствовать всё нарастающее раздражение. Но Орынтай, в отличие от неё, го-това развивать "межнациональную битву" даже здесь, в перевязочной…

— Конечно, я согласна, что вы, русские и украинцы научили нас употреблять в пи-щу овощи, сажать огороды, зато мы вас научили кушать мясо…

— Да-а-а? — удивилась Ника, и уставилась на свою собеседницу.

Видимо эффект откровенного признания и раскрытый рот Ники произвёл впечатление и на Орынтай, потому-что она вдруг нервно хихикнула, и тут-же залилась весёлым за-ливистым смехом. Хохотала и Ника, до слёз, до колик в животе, в промежутках пытаясь загнуть палец, и вымолвить сквозь смех:

— …а…а пельмени, ха-ха-ха, а, а гусь в яблоках, а телячья отбивная ха-ха-ха, а хо-лодец…

Они смеялись долго и весело. Но всё равно, мысленно, каждый из них знал, что в этом эпизоде заключается что-то смешное и ненормальное, не заслуживающее особенного внимания. И в то же время это что-то было страшное и противоестественное, и оно касалось их всех.

Да, что-то непонятное стало твориться вокруг, и не только в Лор-отделении. Эта нервозность ощущается даже в воздухе. В напряженных лицах людей, в их взглядах, улыбках, разговорах, в которых проскальзывает странная недосказанность. Может на всех так действует это странное и малопонятное слово — перестройка?

— Перестройка!

Ника усмехнулась, вспомнив, как её муж пришел недавно с работы растерянный и злой. Бригадиры и мастера сдавали экзамены на профпригодность по профессии. Ежегодные, обычные экзамены! Никто ничего не сдал, потому что никто не знал значения одного единственного слова — перестройка!

— А зачем она мне нужна? Зачем? — возмущенно допытывался Толик у Ники. — Я, как мастер, знаю всё по своей специальности. Всё с закрытыми глазами покажу и расскажу, всё по полочкам разложу. Если какой непорядок в работе, устраню. А тут у меня какую-то чушь стараются выведать. Что такое перестройка, и для чего она нужна?

Эти возмущенные диалоги повторялись уже несколько вечеров подряд, и Ника знала, что в конце концов её муж, никогда не любивший сквернословия, теперь же обязательно чер-тыхнётся, и произнесет какое-нибудь смачное ругательство. Она лишь осуждающе окли-кала мужа, показывая глазами на маленького Данила, копошащегося тут — же рядышком в газетах, лежащих на полу. На столе перед Толиком тоже лежала внушительная стопа газет, и он, с тоской взирая на неё, разворачивал одну газету за другой, бросал их вниз, на пол, где она тут-же подхватывалась неунывающим Данилкой. Глядя на радостного сына и унылого мужа, Нике хотелось хохотать до слёз, но она, пересилив себя, уходила из ком-наты на кухню, и там давала волю своим чувствам. Отсмеявшись, она начинала свою из-вечную кухонную возню, думая с удивлением о том, отчего её муж так не любит всю эту " газетную чушь". А она просто обожает газеты, только конечно не первую полосу, где море политики и всё то же самое, малопонятное слово — перестройка. Да, она знает, что от этого слова, ничего не значащего и непонятного для простых граждан веет страхом. Тем стра-хом, корни которого уходят в столичные события. И, несмотря на смех, она знает, что в ду-ше её навсегда поселилась тревога, которая подобно змее, вползает в её сердце и словно шевелится там, не давая ночью уснуть спокойным, безмятежным сном. А ведь завтра на работу, и ей надо встать свежей и отдохнувшей, чтобы идти в своё родное ЛОР-отделение, как это происходит уже почти восемь лет! Как много! И как быстро бежит время! Через две недели Гера пойдёт в школу, она уже почти взрослая. Ника вздохнула, и, взбив подуш-ку, легла на прохладную постель. Отпуск закончился и у детей, и у неё. Теперь всем пора работать.

Опять вздохнув, Ника закинула руки за голову и уставилась в потолок. Сна не было. В доме тихо, и это гнетёт. Сегодня Анатолий работает в ночную смену. Он опять, как и тогда, работает…

Тогда его так и не отпустили в отпуск, и он один оставался дома, пока Ника вместе с детьми отдыхала в Керкене, и у сестры в Дивногорске.

Ника улыбнулась в темноту, вспомнив, как она, приехав с детьми к Люсе, ходила ку-паться и загорать на плотину. Какой визг стоял в тот час. Кажется, дети решили совсем замерзнуть в ледяной воде горной реки, что бежала из ущелья. А однажды вместе с племянницей Настей они совершили поход в ущелье, и Ника собрала целую охапку це-лебных трав, отварами которых она будет поить детей зимой от простуды. Хотя им уже грех болеть. Они даже загорели за эти две недели, и возможно немного подросли. Да, от-дохнули они прекрасно, если не считать того, что случилось с ними в Керкене… Ника опять вздохнула, вновь подбила подушку, и легла, тесно прижав к щеке более прохладную сторону.