Л. Астахова - На этом берегу

— Я давно не был в людских замках. Для меня там все пропитано смертью и мукой. — Выдавил Риан из себя как будто через силу.

Его узкие губы сжались в тонкую твердую линию, похожую на трещину в камне. Гилду показалось, что сейчас его гостеприимный хозяин встанет и уйдет, куда глаза глядят. Но вместо этого он спросил:

— Ты же был лучником, почему же у тебя такой плохой лук?

— Да, он не из лучших и старый, — спокойно признал его правоту Гилд, — но я из него нормально стреляю, к тому же в гарнизоне у меня был другой, там он и остался.

— Раньше, в бою, я предпочитал луку мечи, — усмехнулся какому-то воспоминанию Риан. — Но в лесу мечом много еды не добудешь.

С этими словами он достал один из своих мечей и любовно провел ладонью по зеркально-блестящей поверхности клинка. Сталь была почти синяя, изумительной, древней ковки, форма соразмерной, почти совершенной, а резные рукояти сами ложились в ладонь. Такой клинок стоил, наверное, теперь на вес золота. Люди не умели делать такие, и, Гилд был уверен, не научатся никогда.

Было видно, с какой заботой обитатель лесной землянки относится к своему оружию. Наверное оно, да еще крепкая память связывали его с прошлым, с временами, когда их народ был многочислен, когда над долинами возвышались красивые и гармоничные замки, а в них правили гордые и могущественные короли.

— Я всегда был воином, — вздохнул Риан. — Всегда…

И было в его голосе столько грусти, что Гилду стало не по себе.

— А кем был ты?

— Никем. — Все так же просто ответил он, и не было в этих словах ни насмешки, ни боли, ни грусти. — Когда-то я жил в одном из наших селений, тогда я знал, как сделать чертеж для дома или замка, или начертить карту. Умел ходить под парусом, но все это было давно, да и длилось не долго. Потом мы сражались, и я стал воином. Но кроме врагов были внутренние розни…

Он болезненно поморщился.

— Всякое было…, знаешь, когда приходят плохие времена, все обостряется, а хороших времен я почти не помню. Уйдя из селения, долгие годы я жил в лесу один, там было очень спокойно и красиво, похоже на сон. Те леса намного южнее, у подножия Синих гор. Тогда были другие времена, люди меня не трогали, и я даже общался с одним из них, с юношей, но потом он стал старцем… Затем прошла война, ты наверное знаешь — война между двумя герцогствами, северным и южным, кто победил непонятно, но к власти на юге пришел — его светлость Ньюри Феран, если я точно помню имя этого мерзавца. Он начал с истребления еретиков и нелюдей, которые так ненавистны их Богу, тогда для меня начались странствия… Как я могу любить их веру? Но может и к лучшему, что я оттуда ушел, тогда было очень жалко, но сейчас я думаю, что жизнь там постепенно перешла бы в смерть, я бы даже не заметил разницы. Хотя, кто знает, что для нас лучше…

Он смотрел куда-то вдаль, мимо Риана, сквозь стену землянки, за пределы времени и мира. Перед его внутренним взором снова проплывали картины той жизни, их было много, только счастливых среди них не было, но он не жалел ни о чем. Уже не жалел. Наконец Гилд стряхнул оцепенение и спросил, стараясь скрыть острое любопытство при взгляде на Риановы чудесные мечи.

— А где жил ты и с кем воевал? У тебя дивные мечи. Прости, если я спрошу лишнее, но что связывает тебя с замками людей?

Узкая длинная ладонь легла на рукоять, словно оружие стало продолжением руки. Такому нельзя научиться за пару лет, только с раннего детства, когда в крошечную еще младенческую ручонку вкладывают маленький деревянный мечик.

— Кузнецом и воином был мой отец, и я, сколько помню себя, жил по воинским законам. Сначала я служил нашим Владыкам, начинал простым ратником, а потом командовал большими отрядами. А потом, когда наш народ ослаб и исчез из этого мира, я встал под знамена людских королей.

— Но зачем, что вынудило тебя идти служить людям?

— Тяжело отказаться от смысла всей жизни, и трудно быстро понять, что интересы людей чужды нам, или даже вовсе непонятны. Я, например, понял это не сразу.

Риан закашлялся, немного смутился и пояснил.

— Я ни с кем не разговаривал всю зиму. Даже собственным голосом перестаешь владеть, если им не пользоваться так долго. — Он медленно и с усилием улыбнулся. — Голос это не оружие, а мечами я пользоваться не разучился. Надо полагать, что и за Черту я уйду во всеоружии. — А герцога Ньюри Ферана я знаю хорошо. Практически на своей шкуре.

Имя владетеля альв скорее выплюнул, чем сказал, такое отвращение было написано у него на лице.

— Когда воюешь в людской войне, то самое главное вовремя сбежать, независимо от того, кто победит. Нелюдю достанется прежде всех остальных.

— И ты сбежал?

— Я не успел этого сделать…

Его передернуло, как от резкого порыва ледяного ветра. Светлые глаза загорелись как бы изнутри лютой ненавистью и презрением.

— С людскими замками я знаком в основном с точки зрения узника, и очарования ими от этого не прибавляется. — Довольно ядовито молвил он.

Смотреть в этот миг на лесного отшельника было страшно. Хищный взгляд, нервное подрагивание ноздрей, плотно сжатые губы.

… звон кандалов, темнота, разрываемая коптящим светом факела, озверевшая толпа, вопящая от вида крови и муки, вонь и смрад. Охота на разумную тварь только началась. Кровь во рту, порванный рот, хруст костей. Они не ведают, с кем связались, они жаждут превратить свою жертву в безумное животное, и у них получается… почти…

Душа сородича была в этот миг раскрыта, и Гилд скорее почувствовал, чем увидел картины того безумия, тех мук. Леденящий ужас, боль, безысходность, страх и отчаянный гнев… Он готов был броситься к родичу, защитить от того, что тот пережил, защитить от его собственных мыслей.

Видение быстро исчезло. Риан сомкнул внутренние щиты резко и болезненно.

— Что это было? Это ужасно, что там произошло? — потрясенно прошептал Гилд захваченный отчаянием увиденного.

— Ошибкой было то, что они сняли с меня кандалы. — Сказал воин безжизненным тоном, и словно очнувшись от забытья, добавил. — Пойду, воды принесу. А ты отдохни пока.

Гилд почувствовал, что его новому знакомцу нужно побыть одному, немного отойти от неожиданных и таких тяжких воспоминаний.

Глупо было надеяться, что память со временем иссякнет, как высыхает ручей, когда вырубают рощу, но все-таки Риан был доволен. Несмотря ни на что. Былое унижение, былая боль вызвала в его душе не отчаяние, не тоску, а самую настоящую ярость. Он снова становился самим собой, тем прежним Рианом, который, казалось, навсегда сгинул в казематах и умер под пытками жестоких палачей. Может быть, это лесное житье вылечило его, или долгие годы относительного покоя, но наверняка не обошлось без появления Гилда. Разговор с сородичем, со своим — по духу и крови, разговор с равным, сделал свое целительное для духа дело. Вернулось главное, то, чего не хватало так же остро, как воздуха в петле, чувство единства, которое дано альвам свыше и на счастье, и на беду для древнего народа.