Елена Первушина - Стёртые буквы

Но так или иначе, а им всем надо было жить дальше. Через пару дней, когда узник уже пошел на поправку, Керви пригласил в дом жреца и официально усыновил нового обитателя дома. При этом ни он, ни Ксанта с Критой практически ничего еще не знали о своем новом «родственнике» — возможно, он и говорил на языке болот, но почти не знал языка Хамарны, а так как он к тому же был еще слаб и выговаривал слова не слишком внятно, общаться с ним приходилось в основном жестами. Тут женщинам неоценимую помощь оказал Дреки с его театральным прошлым. В театре он здорово научился читать по губам и разбирать даже самую тихую и невразумительную речь. Поэтому он смог понять отдельные слова, а потом и целые фразы узника, и Крита признала, что он говорит на языке хоть и незнакомом, но все же, несомненно, близком к ее родному. Керви внес свою лепту — добыл где-то в порту доску темного дерева и кусок мела — когда не хватало слов, они рисовали. Так они понемногу начали понимать друг друга.

Узника звали Нишан, и когда Ксанта спросила его откуда он родом, он в самом деле указал на север, в сторону Уст Шелама. Выяснить, как он попал в подвал к королеве Силле оказалось довольно сложно. Нишан говорил, что ему всегда нравилось мастерить ингрих (слово, которое осталось для Криты, а значит, и для всех остальных совершеннейшей загадкой). Он уделял работе с ингрих много времени, поэтому его жена и сестра постоянно на него сердились, а тухет, семья, и другие односельчане тоже говорили, что он не должен тратить время на такую чепуху, а должен больше работать на огороде и охотиться в лесу.

— Я послушался, но мне стало очень грустно от этого, — говорил Нишан. — Моя жена была с горячим языком, сварливая, да и еще у нее были слепые глаза. Нет, она видела, но только так, как хотела, и то, что хотела. Она думала, что ее братья мало приносят ей еды, что ее тухет плохо о ней заботится, и требовала от меня, чтобы я нес еду к нам в амбар, а у сестры было много детей, а у нас детей не было. Наконец я устал и решил уплыть сюда, в город. Думал, наверное, здесь понравятся мои ингрих. Сел в лодку и поплыл, спустился вниз по реке и попал сюда. Переночевал в лесу за городом, утром приплыл в гавань, разложил на досках лучшие ингрих и стал торговать. Люди покупали хорошо, дали мне много денег, я уж думал, что все устроится. Но вдруг пришли стражники отобрали деньги, ингрих и увели меня в тюрьму. Я так и не понял, почему.

Керви навел справки в городской страже и оказалось, что Нишана Действительно арестовали в гавани около девяти декад назад за то, что он торговал, не заплатив торговой пошлины. Керви даже полюбопытствовал, что это были за ингрих, которыми торговал болотный человек, но никто уже ничего толком не помнил. «Наверное, приворотные зелья какие-то, — говорили стражники. — А то, может быть, и яды».

В конце концов донельзя заинтригованная Ксанта попросила Нишана показать свое искусство. Он сказал, что ему потребуются кусок тонкой хорошо выделанной кожи и острый нож. Скоро все окна в доме, затянутые по случаю холодов промасленным полотном были украшены филигранными рисунками. На одном из них раскинула узловатые ветви старая яблоня, и дети собирали яблоки в высокие корзины, на другом под плакучей ивой сидели в лодке рыбаки, а совсем в стороне от них среди камышей резвились рыбки, на третьем неслось по снегам стадо оленей, на четвертом девушка плела сеть. Нишан вырезал из кожи фигурки и приклеивал их с наружной стороны полотна. Когда утром поднималось солнце и его лучи проникали в комнаты, фигурки как по волшебству появлялись в окнах. В течение дня солнце обходило дом и оживляло все новые и новые картинки. Ксанта от души жалела, что с ними нет детей. Впрочем, и Дреки, и Крита, и Керви, да и сама Ксанта не могли налюбоваться искусством их нового приятеля. Он действительно мог заработать немало денег в Хамарне.

— Это ингрих. — просила Ксанта Нишана.

— Нет, это арридж, — ответил тот.

— А ты можешь сделать ингрих.

— Нет, — он покачал головой, — Нет, я не хочу. Я так любил их, словно детей, а они меня довели до такой беды.

Когда миновало уже две или три декады и они научились более-менее сносно общаться, Ксанта решила узнать у Нишана, не встречал ли он на болотах людей с Оленьего острова. Особой надежды у нее не было — конечно, в таких сообществах все новости обычно распространяются мгновенно, но, по подсчетам Ксанты, колонисты должны были попасть в Уста в начале осени и примерно в это же время Нишан отправился в свое путешествие на юг, так что они могли и разминуться. Но попытаться стоило.

— Как называют на вашем языке людей, что живут на болотах? — спросила она у Нишана.

— Киллас, — ответил тот.

— А тех, что живут здесь, в Хамарне?

— Киллас.

— А тех, что жили раньше далеко отсюда на юге, вроде меня, Дреки и Керви?

— Киллас.

Дреки, присутствовавший при разговоре, хлопнул по коленям и расхохотался.

— Ну что мама, получила?! Думала, ты самая умная? Дело было вот в чем. Давным-давно, еще в Венетте Ксанта рассказывала сыну, что в любом языке обязательно есть слово, означающее соплеменников говорящего, и это слово чаще всего означает «настоящие люди». При этом обитателей соседних областей с иным языком и иными обычаями, как правило, за людей не считают и придумывают им какое-нибудь презрительное прозвище. Так, например, жители Королевства называют себя людьми, а своих соседей — «дивами», то есть чудовищами. Дивы, в свою очередь, зовут «истинными людьми» себя, а людей Королевства— «таори» (не живыми). В Мешке и в Венетте дивов зовут «чужанами», а соседей с Божьего Носа — «улиткоедами». На Божьем Носе жители зовут друг друга «эникрис» — «любимые дети», а своих южных и северных соседей «игларис» — «невежи». Здесь в Хамарне закон, выведенный Ксантой, также соблюдался. Изначальные жители звали себя «калхс» — истинными людьми, своих соседей с юга «лаборас», нечестивцами, северных соседей — «рили-ан-карин», болотнымц червями, а Людей Моря — попросту «тарри-а-кли», гибельными людьми. Однако сейчас Нишан в один момент опрокинул все многолетние построения жрицы. Для него и он сам, и она, и Керви, и Крита с Силлой все были просто «киллас» — людьми.

Однако Ксанта не обиралась отступаться так просто и после долгих расспросов выяснила, что у болотных людей все же существуют целых два слова, которыми они назвали чужаков. Первое из них «аллири-фас» — «оставивший родню», означало просто человека, который ушел из дома и отправился в путешествие. Гость из соседней деревни или пришелец из дальних и неведомых земель были одинаково «аллирифас». Второе слово звучало, как «самринас», и означало «знающий новые танцы и песни». Нишан говорил, что за последний год, пока он жил на болотах, он встречал множество аллирифас и ни одного самринас. Ни одного человека который говорил бы, что прежде жил на Оленьем острове, в Хамарне, дивьих горах, Мешке или Королевстве Нишан не видел. Он даже не знал, что такое Олений остров, дивьи горы, Мешок или Королевство. Для него существовали только «низкая земля» — Хамарна, «средняя земля», где обитал его народ, и «высокая земля», где обитали предки его народа. При этом он вовсе не относился пренебрежительно к обитателям «низкой земли». Напротив, он признавал, что жители Хамарны знают много красивых песен и истории, умеют мастерить красивые одежды и множество других замечательных вещей и из них получились бы в великолепные самринас, если бы они того захотели. О «высокой земле» Нишан говорил крайне скупо и неохотно, Ксанта полагала, что рассказывать о ней попросту запрещено. Она уже совсем раскаялась, что затеяла этот разговор, но тут Нишан неожиданно сказал: