Вероника Иванова - Звенья одной цепи

Он не любит зависеть от кого-либо. Ненавидит. Всей душой. И это неудивительно, после стольких лет послушного исполнения чужих приказов. Может быть, сам не понимает, что делает, но чувствует необходимость. Отряхивает прах прошлого со своих сапог. А как же будущее? Или он не собирается жить долго?

Скорее, не умеет. Нельзя в один день сломать себя пополам и сложить заново. Даже если будут помогать. Можно думать, что ты изменился, но только пока под руку не подвернутся обстоятельства, похожие на прежние и требующие схожего решения. Вот тогда останавливаешься на полушаге и начинаешь лихорадочно осматривать себя снаружи и изнутри, чтобы понять: так случились изменения или нет?

Беда, что он не хочет учиться уметь жить. Наверное, ему кажется, что все произойдет само собой, незванно и нежданно. Конечно, бывает и так, но чаще приходится стараться. Изо всех сил.

Сейчас он один. Легко повернуться к нему лицом, но он оттолкнет любую помощь. Может быть, через день? Или через месяц можно попробовать, но не теперь. Он должен вылежаться в уксусе, который сам для себя приготовил из отживших надежд. Должен как следует промариноваться в одиночестве, скуке, отчаянии, тишине и бездействии. Должен…

Хотя должен ли?

Это его жизнь. Его право жить или умереть. И его право жить так, как ему заблагорассудится.

Но пока он живет, и пока живет здесь, рядом, так близко, что можно протянуть руку и коснуться его несгибаемой спины, я не отойду в сторону.

Один перед миром?

Пусть.

Но против мира всегда веселее выступать в компании.

Здесь…

На поверхности трактирного стола не удалось найти ни одного хотя бы напоминающего чистое местечка, и Сиенн обреченно оперлась предплечьем о замусоленную столешницу, чтобы удержать вилкой кусок мяса, никак не желавший поддаваться разрезанию. Рукав снова придется чистить. Конечно, можно было бы не обращать внимания на пятнышко, проступившее на темном сукне, но не в том случае, если чистота одежды – твое единственное достоинство.

Сиенн Нодо знала, что некрасива, чуть ли не с самого нежного возраста. Когда она, будучи еще совсем ребенком, удостоилась чести увидеть родного отца, то кричала благим матом на протяжении нескольких часов, не поддаваясь нянюшкиным уговорам. Детские впечатления намертво сплелись с памятью, и, став взрослее, девушка приняла знание о своей внешности со спокойствием рыцаря, отправляющегося на последнюю битву. Что поделать, если не в кого было уродиться красавицей?

Впрочем, отсутствие красоты сыграло в жизни Сиенн не самую дурную роль. По крайней мере, помогло получить место при Роханне Мон, завидное для многих недокровок: бессмертная не подпускала к себе никого, кто был хоть немного привлекательнее бревна. А иного способа выделиться из толпы себе подобных у отпрыска да-йина не было.

Вернее, иного безопасного способа. Можно было попробовать явиться с повинной пред грозные очи «багряных», но вряд ли кто-то из власти предержащей решился бы довериться вольнорожденной недокровке. Для собственных нужд Цепи сами заключали союзы между демонами и людьми. Разумеется, при тщательном наблюдении и строжайшем контроле за происходящим. А пришелицу, невесть каким образом появившуюся на свет, скорее всего, отправили бы в расход, не раздумывая ни одной лишней минуты.

Сиенн ненавидела своих родителей. Особенно потому, что понимала: да-йин хоть и управлял духом и плотью ее отца, но, сам не зная любви, упустил из виду тот миг, когда все и свершилось. О чем думала ее мать, девушка предпочитала не размышлять. В конце концов, безвестная женщина умерла родами и уже не могла ответить на вопросы к тому времени, когда они появились у ребенка.

Возможно, злосчастное соитие было предопределено и намечено кем-то вроде Роханны Мон, но об этом Сиенн тоже предпочитала не задумываться. Девушка знала, что недокровки нужны обеим противостоящим сторонам, ведь только отпрыск демона, родившийся с проклятием неисполненного желания, мог распознать среди людей и подобных себе, и захваченных да-йинами. Но самое главное, недокровки ясно чувствовали желания, таящиеся в чужих душах.

Вспомнив недавнюю встречу, Сиенн сладко улыбнулась, испортив аппетит едоку, сидящему за соседним столом, но, к несчастью, лицом к богато одетой и при всем том отчаянно некрасивой девушке. Мужчина поперхнулся, закашлялся и поспешил сменить место, провожаемый новой довольной улыбкой. Чем меньше случайных свидетелей, тем лучше.

Трактирная дверь отворилась, пропуская нового посетителя, который, мгновенно выхватив взглядом в задымленном пространстве трапезного зала знакомое лицо, направился прямиком к Сиенн. Невысокий, поджарый, однако производящий впечатление крепыша за счет неизменной толстой кожаной куртки с вшитыми за подкладкой стальными пластинами, Грев хоть и был не прочь заявить в разговоре, что принадлежит к знатному роду, но обликом всегда походил на обычного бродягу, не раз битого жизнью. Даже если надевал бархатный камзол. Правда, сейчас, под просторным плащом до пят, трудно было угадать, какую именно одежду предпочел спешно вызванный на встречу мужчина, но то, что под складками ткани прячется любимая убийцей куртка, Сиенн не сомневалась.

Он прошел между столами, исхитрившись не коснуться никого полами развевающегося от стремительной походки плаща, и присел на край лавки напротив старой знакомой.

– Зачем звала? Самой не справиться?

Грев всегда и обо всем был осведомлен, когда дело касалось душегубства. Вот и сейчас он знал, что недокровку отправили нанести последний визит кому-то, кто не угодил своей службой эрте Роханне. Конечно, Сиенн Нодо была не столь искусна, как давным-давно занимающийся отъемом чужих жизней наемник, но с простыми вещами справлялась на раз. И если вдруг посылала весточку о встрече, это могло означать… Разное. Но Грев предпочитал не строить догадки, а спрашивать. Так всегда было вернее.

– Да вот, захотела разделить с тобой славу.

– Или нагоняй за провал?

Девушка растянула губы в лягушачьей улыбке:

– Провала не будет.

А вот чутью своей знакомой Грев доверял, хотя и сам не мог понять причины. Поэтому спросил:

– Что задумала?

Сиенн загадочно полусмежила веки:

– Тебе не надоело прислуживать старухе?

Убийца никогда не отвечал на подобные вопросы. Во-первых, потому, что он вечно кому-то прислуживал, ведь любая смерть должна быть оплачена, иначе зачем она вообще случается? Во-вторых, потому, что часто становился свидетелем того, как неуместно или необдуманно оброненное слово оказывалось причиной этой самой смерти. В-третьих…

– А вот мне надоело.

К откровенности Грев тоже не был готов, поэтому искренне удивился и, на всякий случай понизив голос, предупредил: