Наталья Егорова - Игрушка детского бога

Юноша поднял голову, и она поняла, что он не слышал ни единого слова.

– Я сложу умоломку.

– Ты не можешь, Фарел, - резко сказала она. - Детский бог не услышит тебя.

Он бросился на берег. Рухнул на черный песок, обнимая ускользающую, рассыпающуюся плоть земли. Белая злая ярость душила его, и грудь готова была разорваться от боли.

Ты не можешь. Детский бог не услышит тебя.

Фарел бессильно замолотил по песку кулаком.

Я четырежды собирал умоломку. Четырежды! Кё говорила, такое не удавалось еще никому.

Детский бог любит тебя, Фарел.

Столько лет волна уходила, не забрав ни одной жизни, ни одного жилища. Столько лет отвозили полную дань, а оставалось еще вдоволь: малыши росли крепкими, здоровыми, старики мерли редко. Головоломка безымянного бога хранила их от стихии.

Фарел тоже - хранил.

Хур скалился с черного неба. Даже сердце Аша не выглянуло сегодня, чтобы помешать его торжеству.

Ждать. И надеяться, что кто-то другой убережет селение от волны.

А если - нет?

А он будет бессилен.

Они приходят в башню друг за другом: совсем малыши и почти мужчины. Девочки почти так же часто, как мальчики. Они жуют черные ароматные горошины и закрывают глаза. Зовут детского бога.

Они поворачивают яркие кубики.

Все четыре картинки были разными. Невозможно было повторить собранную головоломку. Просто нужно было почувствовать мгновение, когда тёплым лучом проливался на тебя восторг, вздрагивала и тихо вздыхала башня. И ты понимал - волна остановлена.

А через несколько дней или часов умоломка снова становилась хаотическим нагромождением гладких кубиков. Сама.

Детский бог не услышит тебя.

– Я не уйду, - крикнул Фарел морю, еще не родившейся волне. - Слышишь? Я не уйду!

Брошенное селение мертво торчало на берегу, как объеденный чакками дохлый киит.

Вроде бы только что метались женщины, подхватывали на руки ревущих от страха малышей, бестолково увязывали пожитки. Хмуро вглядывались в горизонт мужчины, шныряли меж домами неугомонные мальчишки: одним им сумятица казалась весёлой. И, надрываясь, кричала в лицо деревянному Ашу старая Хораса:

– Волна идёт! Волна!

И вот - будто и не жили здесь никогда.

Фарел постоял возле дома Найры, бездумно окинул взглядом Ашеву башню.

Когда они вернутся, башню придется отстраивать заново. Интересно, унесет ли волна статую.

Глаз Аша глядел сквозь туманную дымку. Хур виден был почти так же хорошо, как ночью. Он уже дохнул: вода уползала от берега, убегала, обнажая черный песок дна, и мелкая рыба билась среди мокрых оранжевых водорослей.

Фарел смотрел, как завороженный, не в силах двинуться с места.

И только, когда гигантская неповоротливая кербала плеснула хвостом, торопясь за уходящей водой, бросился в башню.

В окна виден край глаза. Будто ничего не происходит.

А Хур не виден вовсе. И это хорошо.

Фарел закрыл глаза, послушал нарастающий где-то за краем мира гул.

Нет. Детский бог не будет говорить с ним. Он пробовал: каждый день, много раз. Слишком поздно.

Он не должен слушать. Он должен смотреть.

Он должен догадаться.

Детали умоломки: гладкие, как галька, и легкие, как дерево. Блестящие, как камень, из которого делают ножи. Кё говорит, Аш вырезал их из позвонка красного киита, на котором держится мир, а раскрасил собственной кровью. У него, выходит, была разноцветная кровь?

Быстрее. Волна идет.

Черные кубики - как песок, белые - как небо, вода и туман, красные - как сердце Аша, рыжие - как листья, коричневые - как дерево.

У оккулы тоже большие кости, но хрупкие: такую головоломку из них не вырежешь.

Быстрее!

Фарел коснулся прохладной поверхности кончиками пальцев. Черный, белый, красный, рыжий, коричневый.

Помоги мне, детский бог.

Под корнями башни шумела вода. Странно, почему раньше он не слышал этого шума.

Картинки всегда разные. Всегда: он расспрашивал мальчишек. Фарел прикрыл глаза, вспоминая.

Оккула с черными глазами? Лодка... второй раз точно была лодка на черном песке. Потом берс, прыгающий, с красными глазами, и оранжевые листья вокруг. А в последний что-то вроде орнамента на горшке.

Он должен понять.

Глаза? Листья? Небо?

В собранной головоломке были все пять цветов. Всегда.

Быстрее!

Ему чудилось... давно, еще с самого первого раза, он пытался увидеть, почувствовать правило . Он ощущал невидимую связь, закон, по которому разноцветные кубики выстраивались в спасение.

Гул нарастал.

Фарел прикрыл глаза и взялся за оранжевую детальку.

Поворот. Сверху опускается белая. Слишком хорошо видно умоломку, не хватает солнечной пелены, которая появляется, когда тебя ведет детский бог. Не хватает легкости рукам.

Черную убрать.

Весла. Почему он представил гребцов на лодке?

Длинный красный кубик.

Фарел смотрел на головоломку. Гребцы... Четверо слева, четверо справа. В каждой картинке цвета были... уравновешены! Да. В картинке с оккулой белый уравновешивался оранжевым, а черный - коричневым. Но в орнаменте... в орнаменте уравновешивались сразу красный, черный и белый.

Он незряче уставился на яркие кубики.

Их количество всегда было разным. Это нельзя было посчитать.

Но кажется... кажется, он это чувствовал.

Пальцы уверенно легли на гладкую поверхность.

Вот оно! Вот.

Не было тёплого восторга. Ни мгновения.

Но башня привычно задрожала и вздохнула. И почудилось даже, где-то глубоко под корнями повернулся с боку на бок громадный киит.

Фарел сморгнул мокрое с ресниц: пот? слезы? Какая разница. Он смог.

Он не слышал детского бога, но он смог.

Неуклюже повернулся, шагнул к окну, враз обессиленный. И остолбенел.

Там шла волна.

Надвигалась неотвратимо - громадная, серая, заслонившая край мира и пол-оккеана, поднимающаяся плавником громадной оккулы, готовой проглотить всю землю.

Фарел застыл, не в силах отвести взгляд. Одна мысль билась в такт заполошно стучащему сердцу.

Я ведь собрал ее...

Я же ее собрал!

Цепкие пальцы впились в плечи. Фарел едва смог обернуться - кё Хораса.

– Зачем ты вернулась? - бросил он сквозь зубы.

– Я не уходила, - голос ее звучал ровно, но пальцы дрожали. - Я не могла оставить... тебя. Я не знала, как будет лучше...

Она запнулась. Фарел мимолетно удивился: и это старая кё, хранительница тысячи историй, которая знала все на свете.

Волна поднялась до Хура. На песке жалко белела перевернутая лодка.

Фарел сморгнул.

Волна застыла. Чтобы обрушиться на берег всей мощью...

Показалось, качнулась земля. Тяжкий гул, неслышный, но ощущаемый всей кожей, раскатился с моря. В стене воды виднелась изумленная морда громадной оккулы.

Дрогнуло еще раз.