Евгения Прокопович - Вершина мира. Книга первая

Действующих лиц в комнатушке прибавилось, появился настоящий хозяин, отец этого юнца и перед глазами любопытной публики разгорелся семейный скандал. Хозяин был в отъезде и оставил плантацию на сына и срок был небольшой, всего-то дней пять, а может чуть больше. Вернувшись, хозяин понял, твориться что-то неладное в его владениях. Сунувшись в амбар и увидав на прежнем месте весь паек, что он оставлял на время своего отъезда, хозяин пришел в бешенство и, изрыгая пламя и искры, отправился разыскивать сынка.

Непутевый шалопай нашелся в подвале, мало всего того, что он не кормил плантацию несколько дней, так по его приказу до полусмерти забили молодого сильного раба. Первым желанием плантатора было придушить сына вожжами, висящими тут же на стене, кое-как справившись с собой, он учинил отроку допрос.

— Что ж ты сделал, скотина? — орал он, наступая на сына, — Я тебя, что оставил делать?

— Следить за плантацией, — бледными дрожащими губами ответил тот, вся спесь мигом с него слетела, стоило лишь отцу появиться на пороге.

— Почему весь оставленный рацион лежит на месте? Ты не кормил плантацию четыре дня! Почему, я тебя спрашиваю?

— Я посчитал, что на них затрачивается больше, чем они дают, — прохныкал незадачливый плантатор.

— Ты посчитал!? — уже во весь голос заорал старший хозяин, его истошный вопль прозвучал как раскат грома в тесной комнатушке с низким потолком.

Плантатор взбесился настолько, что уже не обращал внимания, что воспитательный процесс происходит на глазах, мягко говоря, посторонних, он наотмашь огрел наглеца хлыстом для верховой езды, который держал в руках.

— Если они все передохнут с голоду, ты сам у меня на плантацию рабом пойдешь! — вещал папаша, не забывая орудовать хлыстом.

Отрок попытался спастись бегством, но родитель выловил его и, держа за волосы, щедрой рукой одаривал по филейным частям. Двое палачей, стоя в сторонке, тихонько посмеивались, считая, что историческая справедливость восстановлена. Что до раба, валяющегося у стеночки, так он не испытывал никакого удовлетворения от открывшегося перед ним вида, однако и сочувствия в его усталых затравленных глазах тоже не было. По всему выходило, что мучения его на сегодня закончились, и сейчас он мечтал только об одном — заползти в самую глухую нору и отдохнуть хотя бы денек, прежде чем снова погонят на работы под палящее солнце. А еще он мечтал зализать раны и выжить, как бы в насмешку над всеми своими хозяевами, коль скоро произошла такая досадная оплошность, и он остался жив.

Старший хозяин, наконец, выдохся и отпустил хнычущего подростка, отшвырнул хлыст в сторону и зло сплюнул себе под ноги. Отрок отполз подальше от папаши и забился в угол. Родитель, все еще сверкая глазами, выглянул в коридор: 'Эй, есть там кто? — ему что-то ответили, — Налаживайте повозку и пару человек охраны, отвезете моего недоделка в аббатство, передадите отцу Сорену и скажите, что я попросил обучить его уму разуму, — потом, обернувшись к сыну, рявкнул, — убирайся вон!'

Юноша, кряхтя и поскуливая, поднялся и поковылял прочь. Уже не обращая внимания на неудавшееся чадо, плантатор подошел к своему рабу, присев возле него на корточки, перевернул на живот.

— Какого работника загубил, скот! — с равнодушной досадой пробормотал он и, обращаясь к одному из мучителей, — как думаешь, выживет?

— А кто его знает, — заплечных дел мастер не стал давать более точных прогнозов.

— Ладно, — хозяин вздохнул и поднялся, — отнесите его в каморку в конце коридора, киньте какой соломы на пол, воды поставьте, да краюху хлеба. Все равно ж издохнет, хотя, судя по отметинам, он живучий. А коли, не издохнет, так продам по дешевке, все одно доход хоть какой, — с тем и вышел.

Двое подручных подхватили раба под руки и подняли легко, словно и весу в нем нет ни грамма, поволокли по коридору, больно царапая колени о каменный пол. Можно сказать даже бережно, с насмешкой над собой подумал раб. Затащили в каморку и положили на пол, один с ним остался, а другой за соломой пошел.

— Что ж, ты, тот кусок тронул? — в голосе надсмотрщика слышалась печаль и сострадание.

Раб поднял на него мутные глаза, облизал губы и сглотнул судорожно, глотка пересохла настолько, что казалось, кто-то туда сыпанул раскаленного песка. Сочувствующий надсмотрщик притащил железную кружку с ледяной водой и помог напиться.

— Так чего тебя крысятничать потянуло? — допытывался надсмотрщик, — Не боись, никому не расскажу, просто самому интересно, за кого можно так натерпеться.

— Никого не было, — упрямо повторил раб, глядя ему в лицо не видящими глазами.

Ну, как он мог объяснить этому человеку, сидящему рядом с ним, что он не имеет права даже заикнуться об этом. Как он может подставить девчонку из соседнего барака, которая детенка грудью кормит? Четыре дня жрать не давали, а там дите и молока у мамки почти нет, и они оба надрываются и день, и ночь. Сам-то сидишь ночью и слушаешь, как внутри все тугим узлом сворачивается от голода, а что поделать? Терпи, брат. А несмышленышу-то разве объяснишь? Его кормить надо. Вот и пошел на преступление, подкрался под окошки хозяйской кухни, дождался, когда там никого, и стянул хлеба целый каравай, теплый еще был. Когда обратно несся, держа хлебушек за пазухой, чуть не умер от пьянящего запаха, так попробовать хотелось, а нельзя, не себе брал, и трогать не смей. Так и принес целым, не отщипнув даже крошки…

— Ох, грехи мои тяжкие, — удрученно покачал головой надсмотрщик, вырывая раба из воспоминаний, — ты, парень, того, зла на меня не держи…

— Какое там, — попробовал мотнуть головой раб, это движение отозвалось болью в каждой клеточке, она пронзила до самых пяток электрическим разрядом, а, вернувшись, взорвалась бомбой в голове, — себя бы удержать…

Настелили на пол пару охапок соломы, помогли перебраться на нее, второй надсмотрщик, ходивший за соломой, накинул парню на плечи кусок мешковины и они ушли, гулко лязгнув засовом.

Первым делом парень кое-как стянул с себя тряпку, без нее, конечно, холодней, но сейчас кровь начнет запекаться, не дай бог, тряпку прихватит, потом с мясом выдирать придется. Сил на это ушло много, он закрыл глаза и долго пытался восстановить дыхание. Немного отдохнув, он снова открыл глаза и огляделся, стараясь не ворочать головой.

Кинули его в маленькой комнатке, которую и коморкой-то назвать язык не поворачивается — четыре шага в ширину, шесть в длину, да около семи по диагонали, если только очень маленьких. Ворох соломы в одном углу, дверь в другом, напротив нее дырка в полу под отхожее место, и на том спасибо.

Потолок высокий, а прямо под ним небольшое окошко, в которое даже маленькому зверьку протиснуться проблема, не то, что взрослому мужику, хоть и такому худому. Правда, мужик оный на данный момент и не помышлял о побеге, все его мысли и чаяния были направлены на дырку в противоположном углу комнатушки. Природа неумолимо требовала отправления естественной нужды, но для этого надо подняться, или хотя бы доползти. Можно, конечно, опуститься и преодолев отвращение помочиться под себя, но один из собратьев по несчастью, бывший некогда свободным и приговоренный к рабству за какие-то прегрешения, прочно втолковал в молодого человека, что когда начинаешь 'ходить под себя', считай, стал окончательной скотиной, наподобие безмозглых волосатых торов, ходящих в упряжи.