Софья Ролдугина - Тонкий мир

Понимала – но заставить себя действовать не могла.

Максимилиан или Дариэль? Не важно. Пусть уходят. Мне надо подумать и решить уже что-то. Как себя вести, к чему стремиться – хватит уже плыть по течению. А то занесет куда-нибудь к водопаду…

Зашуршали краны. Сначала я не заметила изменений, а потом плечи и спину начало покалывать. Чувствительность возвращалась… И просыпающимся нервам даже теплая вода казалась кипятком.

– Прости.

Все-таки князь. Голос был таким тихим, что мог и просто померещиться, но не узнать его я не могла.

В груди вскипели пополам злость и обида. Ведь это все из-за него! Он разрушил всю мою прежнюю жизнь, приучил думать только о нем, разлучил со звездой, заставил впервые поругаться с мамой и – невольно – причинить боль Дариэлю.

Злости стало чуть больше.

– Прости меня, маленькая, – чуть громче.

Я подняла взгляд. Максимилиан сидел напротив, очень близко. Он смотрел прямо на меня, не отрываясь и не мигая, обхватив колени руками, словно мерз. Капли воды из душа оседали на голых плечах и блестели в волосах, как искусственные бриллианты. На белом-белом лице глаза словно излучали синеву.

– Прости меня, – повторил он в третий раз так, словно действительно чувствовал вину и неуверенность. Будто бы князь был таким же подростком, как я, впервые и необратимо влюбленным, неопытным, непонимающим себя и это непостижимое, прекрасное существо напротив.

Такая совершенная и приятная иллюзия равенства. Но три с половиной тысячи лет, но темный голод, но тени мертвецов за плечами и огонь глубоко внутри…

Я уже не верила в мальчишку из потайной горной долины, из страны, которой никогда не было и нигде нет.

Он, князь, шакаи-ар, телепат – как он мог превратить это утро… в кошмар?

– Никто не совершенен, – тихо произнес Ксиль, отвечая на мои мысли. – Ошибаться могут все. Даже те, у кого тысячи лет позади. Если ты случайно причиняешь боль тем, кого любишь, то это бьет по тебе рикошетом так же сильно, как впервые. И сколько бы ни было воспоминаний, все равно становится страшно: а вдруг именно сейчас ты не сможешь ничего поправить. Вдруг они не простят. Опыт шепчет: все проходит, и сие пройдет … Но это плохая анестезия. И плохое успокоительное. Все равно больно и страшно.

Я поежилась. Странное было ощущение: спина уже отогрелась и вода казалась просто горячей, а вот на ногах онемение еще не до конца сошло, и на босые ступни словно кипяток лили. Пар заволакивал холодную кафельную пустоту ванной призрачным теплом.

Или на меня так действовали слова Ксиля?

– Очень впечатляющая речь, – губы почти не слушались, будто я заново училась говорить. – И часто тебе приходилось утешать истеричных девиц после соблазнения?

Боги, какую чушь я несу… Какое соблазнение? Какие девицы? И почему мне хочется плеснуть в эти синие глаза кислотой, чтобы они не вытягивали из меня душу?

Ксиль опустил ресницы. На них тоже застыли прозрачные капельки воды.

– Я никогда никого не утешал, Найта, – мое имя прозвучало так лично, так невыносимо интимно, что вновь стало жарко. – Я никогда не пытался вогнать свои поступки в рамки каких-то обычаев и традиций только для того, чтобы продлить отношения. Я никогда не просчитывал каждый свой шаг для того, чтобы желание разделить с кем-то жизнь стало реальностью. Да и не хотел этого…

– Чего?

Пар становился все гуще. Он почти глушил слова. И очень хорошо прятал лицо.

– Делить жизнь на двоих. А с тобой – хочу…

Вот так, просто. Да у него все просто! А мне потом мучаться!

– Почему? – быстро, еще до того, как он договорил, откликнулась я. Горячие струи из душа разбивались о плечи, стекали по спине. Слив уже не справлялся с потоком, и на полу было по щиколотку воды. – Чего во мне такого особенного? Чего такого ты не нашел за тридцать шесть веков во всех своих подружках, что есть во мне? – я по-прежнему шептала, но Ксиль втягивал голову в плечи, как от крика. – Почему ты следуешь сейчас моим желаниям, а не своим, почему пытаешься сам подстроиться, а не перекраиваешь меня? Почему, Ксиль?

Глаза под пушистыми ресницами распахнулись. Даже белесый туман не сделал пронзительный синий цвет бледнее.

Почему я ловлю его взгляд даже сейчас, когда ярость перехлестывает через край?

– Я не знаю, – четко и раздельно произнес Максимилиан, и его голос был голосом князя, а не запутавшегося мальчишки. – Не знаю, и знать не хочу. Я даже понять не могу, с какого момента вся эта ложь стала настоящей любовью. И почему это вообще случилось, тоже не знаю. Может, потому, что я был открыт с самого начала. «Она все равно умрет, – думал я, – зачем ей врать в мелочах?». А ты была доверчивой… открытой… верила каждому слову. Не было нужды в манипуляциях, чтобы получить твое сердце. Пара слов, пара поцелуев, несколько откровенных разговоров – и все, ты – моя. Таких девочек, Найта, миллионы, – он сощурился, и взгляд стал жестоким. – Нецелованных. Чистых. Вы посвящаете свою жизнь не тем, кто действительно этого достоин, а тем, кто первым решится взять вас себе. У тебя этим кем-то оказался я. А мог стать тот же Дариэль. Он просто ждал, пока ты вырастешь…

Я запрокинула голову. Вода окатила лицо. Уже не горячая, теплая, в самый раз для душа. Капли бьют по коже, и можно представить, что это дождь. Но зачем себе врать?

– Вот как оно было… Ты просто очаровывал меня, чтобы я легла на тот алтарь с удовольствием? – из меня словно яд сочился. Впервые я не боялась телепатии Ксиля – думаю, это ему нужно было бояться моих чувств. Оказывается, наивные девочки не только любить могут всем сердцем.

Ненавидеть кого-то – не менее интересно.

– Сначала – да.

Боги, да что у него с лицом! Как будто он и в правду может чувствовать сомнения и… боль.

Я чувствовала себя так, словно мир несколько раз перевернулся с ног на голову. Верила Ксилю – и боялась верить.

– …Но нельзя заигрываться в любовь. Если делать это слишком искренне, если открывать свою душу и не лгать ни в чем, кроме самого главного… Судьба лжецов не любит, – усмехнулся Максимилиан. – Она с удовольствием наказывает их тем, что делает ложь правдой. Я не знаю, когда это произошло, Найта.

Его взгляд стал спокойным и ласковым. Такого раньше не бывало – никогда. А сейчас… Как у целителей…

– Может – когда Тай вступился за тебя, и ты вдруг из жертвы стала чем-то живым и важным… Может, потом, когда у меня была только боль, кошмар лабораторий и сны о тебе… Не имеет значения. Я просто принимаю это, как данность. Я люблю тебя. Ловлю себя на мысли, что думаю в первую очередь о твоих желаниях, а не своих – и не удивляюсь. Я хочу, чтобы тебе было хорошо… Умом понимаю, что ты сделала для меня больше, чем я заслуживаю. Простила, спасла жизнь… Мне этот долг никогда не вернуть. Я знаю, что тебе со мной будет трудно, ты другая, наивная, юная… Возможно, из вас с эльфенком действительно вышла бы хорошая пара, – вертикальные зрачки стали узкими, как щели, стирая всякое выражение из глаз. – Но не могу тебя отпустить. Даже если тебе от этого будет лучше. Я шакаи-ар, – сказал он странным тоном, будто оправдывался. – И я влюблен. Мое счастье – это когда хорошо тебе… Я стараюсь сделать все, чтобы ты была счастлива. Но почему-то все время попадаю впросак… Наверное, это и есть суть любви – когда хочешь только блага, а в итоге выходит совершенно не так.