Николай Ярославцев - Преднозначение

«Уж не научился ли Смур чужие мысли угадывать? – Подумал старшина, глядя на воеводу.

Но нет. Где там. Воеводе в своих бы худо – бедно разобраться. Куда уж ему в чужие мысли лезть. Взгляд потерянный, в реке заблудился. А там бревна и поленья, как стояли так и стоят. Река небрежно к берегу их относит.

Пожал плечами. Де, не мое это дело. Своих через край. А хоть бы и посчитался. Один – бог суровый, как и его полночный край. Какое ему дело до людских страданий. И Тор не мягче норовом. Если только имена не перепутал.

-Куда они сейчас? – Это уже Смур.

-Кто их знает?

-Домой нельзя. Вождя потеряли. Кровью за кровь не ответили. Дорогой мертвых отправить не сумели. И у самих на душе свербит. Полонянку бы в жертву, чтобы бога своего, страхолюдину умилостивить, так и ее нет. Бэр унес. А ну, как та жертва поперек горла встанет? Тогда куда бежать? Не хочешь, так призадумаешься.

Раскорячились мысли в голове у воеводы в разные стороны. Вроде бы и не его это дело. А зацепило. Запутался, как рыба – ерш колючками в неводе. И вперед не пролезешь, и обратно колючки не пускают.

-Вот так, не по нраву придется что – нибудь, пошепчет, почамкает губами и сам забегаешь, милости просить будешь.

Ратимир поморщился.

-Не наговаривай на парня. Ему ли в божьи дела мешаться? – С трудом сдерживая гнев, проговорил он. – Люди услышат, начнут шарахаться от него. А то и вовсе на костер взведут. Тебе ли этого не знать?

-Я разве со зла? И люди… Да они ему в глаза заглядывают! Девки во сне видят. А бабы, сам знаю, сыновей его именем называют.

И, размахивая руками, зашагал от реки широкими шагами.

А Ратимир постоял недолго, задумчиво глядя на будто застывшую реку, и покачал головой.

-Вот они грехи человеческие. Река и та принять не смогла. Разом почернели от горя. А уж она ли не повидала на своем веку! И смертей без счета, и крови наглоталась. И все не притерпелась.

Радогор уж и думать забыл обо всем.

На столе светец чадит в потолок. Не початая крынка молока стоит. Да пол – хлеба. Пахучего. Ноздреватого.

Едва дверью хлопнул, княжна дикой серной с лавки сорвалась и в угол спряталась. По стенам лохматые тени заплясли, запрыгали. И не юная девица, зрелый муж вздрогнет, убоявшись нечистой силы. Половицы под ногой утробно вздыхают и постанывают.

-Я это, княжна Влада. Радко… Радогор.

Приглушил голос, чтобы не перепугать еще больше.

Княжна еще теснее в угол вжалась.

Не человек перед ней, зверь дикий. И рог на голове.

-Радко я, Радко.

Голос ли признала, лицо ли на свету разглядела, робко вступила из угла присела на краешек лавки. Лиц в беспамятстве не разглядела, а голос знакомым показался. Молодой, напевный. И не рог у него на голове, меч за спиной… Цветами лесными на всю избу напахнуло.

-Волхв, а с мечом ходишь.

-Знать, такой волхв. – Смутился Радогор, пряча глаза, чтобы не перепугать девицу прямым взглядом. А вдруг, да подумает не хорошо.

-Ела ли уже? – Спросил первое, что на ум пришло.

Но сам видел, не ела. Крынка до краев полна. И хлеб не ломлен, не надкусан. Как лежал, так и лежит. Спросил, чтобы не молчать. Говорить начнет, душа отмякнет. Слово порой не хуже сна излечивает.

-И зря. Тебе есть надо. Путь к Верховью, воевода сказывал, не ближний.

Не принимает княжна рассудком его речей. Все смешалось в нем. И грязный «дракон», и звероподобный ярл, загривок бэра и мрачная изба с лавкой, пахнущей мужским ядреным потом и железом. Да и он. Этот странный парень, которого первым увидела, придя в себя. В кожаном подкольчужнике и с мечом, не по нашему, за спиной, которого похоже никогда с себя не снимает.

Все, как сон. Черный сон. И такой, что хоть криком кричи.

Радогор, соглашаясь, - что толку утешать, - наклонил голову.

-Если легче будет, покричи. Но лучше не надо. Воев переполошишь. И есть еще те, кому голос твой не надо бы слышать.

В двери кто – то часто застучал.

-А вот и тот, кто тебя, княжна, первым увидел.

Приоткрыл двери и впустил ворона. Ворон важно и чинно, вперевалку, словно передразнивая бэра, пересек, постукивая крепкими когтям, избу. Подпрыгнул и сел на край стола. Заглянул круглым глазом в крынку, перевел его на краюху.

-Кра…

-Краком его зову. – Пояснил Радогор. – А так ли? Он один знает. Не сердится и то хорошо.

Наклонил крынку и налил молока в чашку. Отрезал ломоть от краюхи, искрошил в молоко и размешал ложкой.

-Свежее мясо любит, но где его взять? Времени нет в лес сходить. Но и мимо молочка не проходит. Может и ты, княжна, на пару с ним? И если позволишь, то и я на краешке пристроюсь. А ближе к утру сведу из караульни к хорошим людям.

Влада, осторожно ступая босыми ногами, подошла к столу и наклонилась к врану.

-Спасибо тебе, мудрая птица.

И осторожно провела невесомой ладонью по глянцево – черным перьям. Вран оторвался от чашки, поднял голову и остановил на ней взгляд черных и загадочных глаз.

Как в колдовской омут провалилась княжна, утонула в глубине этих глаз. Летела в никуда, ощущая леденящий холод, млея от страха и восторга. А когда вынырнула, вран уже снова выклевывал из чашки, смоченные в молоке, кусочки хлеба.

Подняла взгляд широко распахнутых и, даже, в темной избе небесно – синих глаз на Радогора и встретила чуть заметную улыбку на детски припухших губах.

-Что – то увидела, княжна?

-Не – е знаю. – С испугом прошептала она. – Словно в омут летела вниз головой.

-Время придет, вспомнишь. Вран не всякому все сразу открывает. Иное и припрятать любит до поры. На то и вран – вещун.

Глаза его отвердели и Влада, безотчетно повинуясь, пристроилась на лавке. Ладонь Радогора легла на темя и так быстро, что и отдернуться не успела. И она ощутила ровное, ласковое тепло, исходящее от его руки. Тело вдруг стало легким и словно забыло о боли. А душа наполнилась забытым покоем и таким же теплом, что согревало ее темя. И совсем уж неожиданно для себя самой потянулась рукой за крынкой. А Радогор уже одной рукой подвигал кружку с молоком, а второй ломоть, - и когда успел отрезать? – хлеба.

-Если позволишь, я и себе налью. Плохое, княжна Влада, все осталось позади. И страшится тебе больше не кого. Мучитель твой мертв. А кто жив пока, так лучше бы им умереть. Они свою смерть видели, а с этим не каждый уживется. – Наклонил голову к врану. – так ли я говорю, дружище?

Ворон поднял голову над чашкой.

«Отец – дуб! Совсем еще девчонка. Из – под Неждановой рубахи кости во все стороны выпирают. Ни спереди, ни сзади. Девицей назвать разве, что в насмешку назвать можно. Личико круглое, носик вздернутый. А вокруг носика конопушки рассыпались, словно кто –то из горсти их выронил. Губешки дрожат. Того и гляди расплачется. И зубы о край чашки брякают. Но глаза и брови! Смотрел бы и не насмотрелся. – Думал он, краем глаза глядя на полонянку. – Надо будет лесу гостинец отнести».