Николай Ярославцев - Меч Шеола

И ночь не уходит, как за гору зацепилась. Так и висит чернее черного. Я таких ночей и не видела сроду. Аж мурашки по коже скачут. Всю истоптали.

Влада зримо представила тех мурашек, которые топают по твердой, как кора, коже берегини и, не удержавшись, улыбнулась.

— А тебе, хохотунья, только бы зубы скалить над голодным человеком. А нет, чтобы подумать своей головой, не все сыты, тем, что один другого по голове ладошкой гладит. Есть и другие…

Но рассвет медленно, с ленцой поднимался над болотом. Тучи расступились и запоздало появился блеклый, ущербный месяц, высветив на водной глади чуть заметную дорожку. И берегиня оживилась, сразу забыв все свои огорчения.

— Пусть спит. — Сжалилась она. — наломался за эти дни. — Сама такой была. Набегаюсь за день так, хоть колом буди, хоть из ведра воду лей, все равно не добудишься. Я теперь и без него одним махом догребу. А уж на берегу пусть сам разбирается. Ты только, девка, держись покрепче. И его держи, чтобы с коленок не скатился.

Влада забеспокоилась, с тревогой глядя в задорное лицо кикиморы.

— Ты, тетушка, на месяц держи. Когда сюда шли, он у нас за спиной был

— Учи кого другого, а меня молода еще учить. — Строптиво огрызнулась берегиня, которую торопил, разом пробудившийся, голод. — Без сопливых склизко. Ну, залетные!

Залилась в разбойничьем свисте, заухала, разгоняя вихрь. И Влада наклонилась всем телом на Радогором, закрывая его от воды, хлестким потоком обрушившейся на их плот.

Растаял месяц. Исчезла путеводная дорожка. И ночь ушла, отлепившись от горы, когда их плот врезался в берег. Весь забитый завалами из поваленных деревьев, бесформенных болотных кочек, травы… и страшилищ, которых пожирали полчища муравьев, пауков и червей.

Удар был настолько сильным, что кикимора, не удержавшись, сорвалась с плота. Пролетела по воздуху над завалом и воткнулась головой в мягкую, размытую водой землю. И теперь смешно болтала в воздухе ногами, над скатившейся на голову, юбкой и ругалась на чем свет стоит.

Влада вцепилась руками в бревна, но тоже не сумела удержаться. Прокатилась по ним и ударилась спиной во что — то мягкое. А сверху ее придавил, так и не проснувшийся, Радогор.

Непереносимая вонь ударила в ноздри..

— Радо, проснись!

А где — то за завом благим матом верещала берегиня.

— Выдерните меня скорее! Ослепли что ли?

— Радо!

Радогор открыл глаза и с удивлением посмотрел на нее.

— Проснись, Радо. Мне тебя не скатить. Тяжелый ты.

Приподнялся на руках, с трудом приходя в себя от сна. — до берега добрались, а я выползти из — под тебя не могу. Будто не ты, а целая гора меня придавила. А сзади что — то мягкое и противное лежит.

Радогор, все еще плохо понимая, поднялся на ноги.

— На ноги меня поставьте скорее, а то вся голова затекла. — долетел до них рассерженный голос кикиморы. — я ногами по воздуху болтаю, по самые уши в землю воткнулась, а на них разговорами напало. Юбка на ушах висит и все добро, какое есть, на голе. Не дай бог, кто увидит меня в таком непотребстве, долго ли до греха.

Но Влада, которая в другое время уже каталась бы от смеха, словно и не слышит ее. С тревогой заглядывает в глаза Радогора. Даже на носки привстал. Без слов понял причину ее тревоги и, как мог, успокоил.

— Вижу, Ладушка. Не так внятно, но вижу. А дойдем до дома, пополощу глаза отваром и совсем хорошо будет.

— Да, наговоритесь вы или нет? — Завопила, теряя терпение берегиня.

Полезли через завал. И оба чуть не повалились от смеха.

— Не подавитесь! — Взбеленилась кикимора. — У человека горе, а на них смехом напало.

Прыгнула на ноги, как только Радогор ее вытянул и запрыгала вокруг них, кипя от негодования.

— Хорошо, еще что ночь кончилась, а то так и пролежала бы под ним. — Набросилась она на Владу. — Лежи себе да полеживай, а другие пусть погибают не хорошей смертью. А там, может, уже все пироги переели. И только я, где не попадя, ногами болтаю. Чуть землей не уходилась на смерть…

— Тетушка! — Возмутилась Влада. — Я вообще спиной уперлась в то страшилище, которое нас съесть собиралось, а оно уже запахло. И Радогора еле дотолкалась.

Не утерпел, улыбнулся и Радогор, чем привел берегиню в совершенное бешенство.

— А тебе бы только на беззащитную женщину покрикивать Смотри, княжна, подумай головой, хотя чем там думать уже, в какую сторону клонишься. Понаторел на мне, так и на тебя покрикивать будет. А то и поколачивать.

Радогор спорить не стал.

— Пироги стынут. — Напомнил он.

И зашагал, ловко выбираясь из завала, поймав Владу за руку. Кикимора, услышав про пироги, замолчала. Какое то время плелась следом, переживая свой конфуз, но потом не утерпела и забежала вперед.

— Ты как про пироги сказал? Шутейно? Или как то иначе?

Поедим, увидим…

— Ботало ты коровье. Вот кто! Все бы загадками разговаривать. Даром, что головой верхушки подпираешь, а все ни какой самостоятельности.

Но выговаривала уже без злости. С довольной улыбкой прищурила глаза и бодро побежала, далеко опередив их. Остановилась, бросая на них не терпеливые взгляды.

— Копытиха поди — ка уже заждалась меня, все глаза проглядела, а они еле ноги тащат. — Беззлобно проворчала она. — вы еще цветочки начните нюхать. Или того хуже, собирать.

И снова убежала вперед.

— А ведь она совсем не злая, Радо, — Задумчиво проговорила княжна, глядя в спину убегающей кикиморе. — Как в кощунах о ней сказывают. А ворчит потому, что одна на все болото. И не ест она ни кого. Нас с тобой не один раз обглодать до костей могла, а даже не укусила. Привалилась к моей спине, свернулась клубочком и ну храпеть. Тоскливо без нее будет, хоть и вредная.

— Что правда, то правда. Храпела так, что на другом краю болота лягушки всполошились.

— Старые они все храпят. — Вступилась за нее Влада. И поскучнела. — Жалко будет, если умрет.

— Она еще нас с тобой переживет. — Радогор снова улыбнулся. — И жить будет до той поры, пока люди имени ее не забудут.

— Все равно тоскливо. — Не согласилась с ним Лада. — Привыкла я к ней. И вообще, не знаю, Радо, как я раньше без тебя жила. А ты пришел и, словно двери в другой мир открыл. Будто и дома, и будто бы нет.

— Она и есть другой мир, моя княжна. — Радогор ласково обнял ее рукой, прижимая к себе. — И леший… Только глаза открой пошире и смотри, оглядывайся без устали и такое увидишь, о чем прежде и не думала.

— И домовых?

— И домовых. У Копытихи такой забавный живет. На нее похож. И на язык скор. Берегине не угнаться. Такое говорит, уши вянут.

Только успел упомянуть, берегиня тут как тут.

— Я уж и так его к себе переманивала, и этак. Жил бы у меня вместо кошки. Спал бы у меня в подмышках. А он, чудище мохнатое, ни в какую. На все мои ласковые слова язык показывает. И на что, спрашивается, он Копытихе? Ростом с рукавицу. А хозяйства у нее коза да курица. А у меня от куричьих яиц в брюху не ладно. Вот после утиных другое дело. Бывало насобираю их полный подол и прямо сырыми высосу.