Николай Ярославцев - Меч Шеола

Обеспокоенно завертелась и схватила Радогора за руку.

— А ты часом не заблудился, молодец? Ведешь нас, ведешь, а привести все ни как не можешь. — И высказала неожиданную догадку. — А, может, это нас леший водит по лесу? Озлился за мой отказ и крутит, крутит, пока мы от голода все до единого не перемрем.

Завертелась на месте, пытаясь отыскать своего незадачливого поклонника и пожаловалась.

— А доведись мне помереть, так и слезы не уронит. Обязательно отговорку найдет.

И громко, решительно на весь лес заявила.

— А мне вот для него слезы не жалко. Вся уревусь обольюсь слезами с ног до головы. И пусть ему будет стыдно от моего такого непосильного горя, пеньку гнилому.

- С чего бы мне уреветься, когда ты до сих пор живая? — услышали они, полный удивления, глуховатый голос лешего. — Вот, когда умрешь, тогда и узнаешь кто уревется, а кто нет.

— Ну, вот! Дождалась! — Кикимора, не скрывая своей радости, повернулась к ним. — Смерти моей ждет, аспид. Признался таки. Вымучила. А уж какие кружева плел вокруг меня, устала распутывать. Хорошо еще, что хватило ума, не поддалась на уговоры. А то бы натешился и в омут головой! Или еще построже место выберет. Нет, я уж лучше годок — другой в девках побегаю. Не остарела. На мой век ихнего брата хватит. Мне матушка еще наказывала, рано замуж не убегать. А присмотреться, приглядеться.

— Смотри, не пересиди. Прогадаешь. — Услышали они осуждающий голос.

— Да уж, не прогадаю поди. Такого себе выхвачу, из под ручки поглядеть!! — Тут же беззаботно откликнулась кикимора. — Лучше веди нас, старый сучок, прямой дорогой, пока я окончательно не ослабла от голода. А лучше склонись пониже, я к тебе на руки заберусь, а то ноженьки свои белые до коленок сносила.

И лихо подмигнула княжне.

— Хоть узнаю, каково это у мужика на руках сидеть. Аж завидки берут, как ты у Радогора на руках гнездо свила. А я по своей беспробудной стыдливости не то, что на руках, на коленках не сиживала.

Леший, обреченно, вздохнул и натужно заскрипел, наклоняясь к берегине.

— Эк, ты, однако, постарел, парень. Спина не гнется, а все за девками бегать надо. Смотри, не распрямишься обратно. — Укорила его кикимора, забираясь к нему на руки.

— Когда это я бегал, когда их и близко нет. — Возмутился леший, со стоном выпрямляясь.

Кикимора возилась где — то над головой у них, устраиваясь удобней.

— Значит ко мне близко дойти не с руки, а что далеко делается, увидел.

— Ой, бросит он ее, Радо! — Встревожилась Влада за капризную берегиню. — Что ни слово, то и напоперек, то и в занозу. Бросит, и только черепки от нее полетят в разные стороны.

— Не бегал я… А сказал к тому, что и девок не видел.

— А я, по твоему, кто тебе, не девка? — Вся душа у кикиморы затрепетала от возмущения. — Я всю свою сознательную жизнь девичество свое хранила в чистоте, думала, вот оно… не напрасно страдала столько лет, а ты!

И жалобно всхлипнула.

— Вот уж верно, одно слово. Уросливая! — Укоризненно покачал головой Радогор. — Так под кожу и лезет. И как он такое терпит?

Влада загадочно улыбнулась и забежала вперед, протягивая к нему руки.

— Завидно стало, хоть плач! — Обняв его за шею, прошептала она. И засмеялась. — А ты бы не терпел?

— Так ты же не куражишься…

— В баньку бы сейчас. — Мечтательно проговорила она. — Болотом пропахла, а на руки забралась. А ты словно и в болоте не был. Волосы чистые, мягкие, волос к волосу. Как гребешком приглажены. И цветами пахнешь.

— Ладно уж, снимай. — Долетел до них разнеженный, умиротворенный голос кикиморы. — Приехали. Вон и избешка показалась.

И беззлобно проворчала.

— Тут пыхтит, там сопит, а все бы девок на руках таскал. Смотри, как Радогор идет. Не чихнет, не всплеснет. Княжна у него в руках, как в зыбке покачивается, а я всю свою красоту отхлестала и до синюх разбила о твои руки.

Закрутила головой и удивилась.

— Почитай, до самой ночи проползали.

Уснула ты… — Мягко пророкотал леший. — Вот и не заметила, как день кончился.

И со страшным скрипом наклонился, опуская ее не землю. Берегиня, помолодевшая и подобревшая, выпорхнула из его лап.

— Ты вот что… ты далеко не убегай. Может, и прибегу когда вечерком к тебе.

Весело засмеялась, как горсть гороха рассыпала, и не дожидаясь Радогора с княжной, резво припустила к жилищу Копытихи. Но опомнилась и остановилась, бросая на них нетерпеливые взгляды.

— Побойчей ходить нельзя? — встретила их сердитым вопросом. — Подруга моя все глаза проглядела, а вы в обнимку все не нагулялись.

Лада неохотно высвободилась из рук Радогора и засмеялась.

— А сам, тетушка, на руки только залезла и сразу все слова от счастья перезабыла.

— Больно мне надо! — Отмахнулась кикимора. — Это я для того, чтобы с дороги не сбиться. А то обомлел от радости, что в руки ему далась, и тащит, и тащит. Не пригляди за ним, так и мимо пробежит.

И всплеснула руками.

— Ну, вот, мы и дем, а Копытиха, подруга называется, ни сном, ни духом. А я на пироги надейся после этого!

Но уже летит, косолапя и заваливаясь на бок, бэр, оглашая лес радостным ревом И Копытиха, увязанная платом до бровей, вышла встречать их, спрятав почерневшие от работы и старости, руки под перредник.

Заприметив Ягодку, берегиня резво отскочила в сторону, а Влада предусмотрительно укрылась за спиной Радогора. Вран же пронзительно закричал, торопливо сорвался с плеча, предвидя печальный исход радостной встречи, и в два взмаха крыльями перелетел на кровлю избы.

Рыча и страдая от счастья и возмущения, бэр подлетел к Радогору, сшиб его с ног и, ворча и стеная, принялся поочередно облизывать того и другого.

— Отпусти, дурень! — Взмолился Радогор. Не щенок. Серьезный зверь. А ведешь себя, хуже не куда. Кости так мне переломаешь.

До самой избы бэр бежал, повизгивая и заглядывая в их лица, словно пытаясь узнать, где они были. — здравствуй, матушка…

— И так видно, что здорова. Что с ней сделается. Она по болоту не ползала. — Заторопилась кикимора. Про ее здоровье спрашивать, только время терять. Что вдоль, что поперек себя. А иные еле ноги обратно притащили. А про здоровье у них ни кто не спрашивает.

Копытиха улыбнулась. Давно перестала обижаться на свою вздорную подругу. Поняла, на кикимору обижаться, себе дороже встанет.

— Долго ходили… — Сказала она, обращаясь к Радогору, и окидывая его внимательным, все подмечающим взглядом. Покосилась глазом на мешок и укоризненно покачала головой. — Напрасно принесли это. надо было там оставить.

— Нельзя оставлять было. И людям показать надо будет. Пусть увидят, кто им столько лет жизнь портил. Кто — то духом воспрянет, кто — то надежду потеряет. И разноголосица утихнет.

— И так можно. — Согласилась Копытиха, хотя сомнение в голосе осталось. — Я раньше вас ждала…