Николай Ярославцев - Меч Шеола

Рыжее пламя и жирный дым впереди и позади. Одесну и ошую. Теснит со всех сторон, забивая огнем и гарью горло и разъедая глаза. Кони, обезумев от страха, несутся вскачь, не слушая поводьев. А огонь с ревом неистово бросается на них, рассыпая злобные искры. И кони, гигантским прыжком влетели в рыжую, жаркую стену, чтобы разом растопиться в ней, рствориться без остатка.

— Закрчала, захлебываясь от страха и боли.

Глаза открыла, а Радогора рядом нет.

Стоит у невидимого круга, сжимая в руке свой грозный меч, провожая взглядом призрачные тени. А те не бегут, плывут между деревьями, оглашая ночной лес душераздирающими воплями.

Залышав ее шаги, Радогор забросил в ножны меч, и повернулся, обняв рукой за плечи.

— Испугалась?

Влада замотала головой.

— Не их. К ним я уже притерпелась. Сон страшный привиделся. — ответила она, провожая морок взглядом. — И вой слышала, и рев. А это кто? На родичей не похожи. К ним ты с мечом бы не вышел. Ярл далеко.

Радогор усмехнулся. Но улыбка получилась такой зловещей, что лучше бы уж вовсе не улыбался.

— Знакомцы старые. Ты их не знаешь. — Неохотно ответил он. — В гости пришли звать.

— А ты?

— Сказал, чтобы ждали. Приду. — Улыбка стала еще страшнее. — Вот они и заторопились, чтобы предупредить родню. Гостей встретить, не через порог плюнуть. Зал бы, что разбудят, отказался. Досыпай… Рассвет не близко.

Влада поежилась и бросила пугливый взгляд на лес.

— И что бы им не лежать спокойно? — Проворчала она. — Обязательно надо по ночам бродить и народ пугать.

— Прокляты. — Голос чужой, холодный. Слово инеем ложится. — И бродить им, пока проклятие не сниму.

Влада теперь встревожилась уж не на шутку.

— Так они теперь к нам каждую повадятся ходить. — Высвободилась из — под его руки и забежала вперед, заглядывая в глаза. — И шагу без них не ступить?

— Я же сказал, домой ушли, чтобы родичей предупредить. Пусть с пирогами подсуетятся.

— Тогда поехали, Радо, скорее. — Умоляюще попросила она. Не будем ждать, когда солнце выглянет. И ночь светлая. Была бы кикиморой. Сказала бы, что и воеводы Смура пироги стоят на столе. И холстиной закрыты, чтобы не выстыли.

Радогор без возражений пошел к лошадям, не забыв пробормотать.

— Повезло мне, что не кикимора.

Хотела рассерчать, но не получилось. Вместо этого пришлоссь признаться.

— Жутко мне. Были бы люди, как люди, а то неведомо что. И воют, так, что душа обмирает.

— Не были они людьми, Лада, даже тогда, когда в человеческом теле ходили. Женщин, стариков, детей малых, как скотину резали. — Глухо отозвался Радогор и тяжело сел в седло. — На этих же не обращай внимания. От бессилия, от нерастраченной злобы, воют. Безбиднее мухи они сейчас. Махни рукой и разлетятся, как утренний туман, как дым.

По лицу Влады можно было понять, что не поверила. И как было верить, когда на ее глазах с оберегом вокруг дерева ходил. Но говорить не стала. Едва выбрались на дорогу, как тут же всадила каблуки в лошадинные бока, разгоняя коня в галоп., чтобы поскорее уехать от не доброго места. А Радогор удерживать ее не стал. И уже в полдень. Когда лошади потемнели от пота, они поднялись на пригорок, с которого можно было увидеть город. И без спешки направили коней к воротам. Обогнули вереницу возов и подъехали к стражу, который давно приметил их, посчитав их поведение через чур дерзким. Сурово свел брови к вздернутому, густо усыпанному веснушками, носу и начальственным баском прокричал.

— Куда прете? Или глаза застило, что людей не видите?

Поднял на них хмурый взгляд и расплылся в улыбке.

— Прости, сударь Радогор, не признал сразу. Запарился. После стольких дождей и такое пекло. Стою, как в шубе. Вода аж по желобку катится. А народ и туда, и сюда…

Радогор улыбнулся и протянул на ладони серебро.

Но страж затряс головой и, даже, заслонился от него рукой.

— Так проезжайте. Узнает воевода Смур, что въездное содрал с тебя, прибьет, не сказав худого слова. И без всякой пощады. Велено сразу к нему вести, как только в воротах объявитесь. Вран твой еще третьего дня прилетел. Все на башне сидел, а как вам приехать снялся куда — то.

Радогор улыбнулся, узнав воина.

— Нет уж, дружище, к воеводе нас вести не надо. Мы прежде к Невзгоде. Умыться с дороги, поесть. А потом уж и на глаза воеводе не стыдно будет показаться.

Но Торопка, а это был именно он, слушал его плохо. Глаз не сводил с молодехонького подбористого воя, одетого так же, как и Радогор. И, кажется, начал о чем то догадываться, когда юный спутник Радогора выехал вперед и весело засмеялся.

— Это… — Хотел он спросить, но не успел.

Княжна приложила палец к губам.

— Тсс… друг мой, Торопка. — Предупредила она, веселясь от его расстерянностьи. И заторопилась за Радогором.

В трактире, несмотря на то, что день в разгаре, было людно и шумно. Радогор остановился на пороге и поискал глазами хозяина.

— Сударь Невзгода! — Громко позвал он, увидев, как тот ловко снует, несмотря на немалый вес, между столами.

Услышав столь необычное к себе обращение, трактирщик замер, остановился и круто повернулся на зов. И расплылся в широкой, хлебосольной улыбке.

— Твоя милость Радогор!

И, сразу забыв о всех своих гостях, со всех ног бросился к нему.

— Рад тебя, сударь, видеть в добром здравии.

— Друг Невзгода, комнату мне и моему товарищу. И присовокупи сюда добрый обед. — Улыбнулся, зажал его руку в своей ладони и вложил в нее серебро. — И не вздумай отказаться, дружище. Обижусь. Да, еще… Позаботься о наших лошадках.

— Его милость, воевода Смур… — Забормотал Невзгода, растерянно глядя на серебро.

Радогор уже поднимался по лестнице на поверх. Но приостановился и шепнул ему на ухо.

— Обижусь.

Люди начали узнавать его, оглядывались, а кто — то даже помахал ему рукой. Радогор, ни как не ожидавший, что его запомнит столько людей, смутился и ответил сдержанным поклоном.

— Поторопись, мой друг. Боюсь, что Торопка не утерпит и сам ринется к Смуру, а мы хотели сначала привести себя в порядок.

Невзгода живо овернулся к нему.

— На воеводу тоже нести обед?

Радогор обреченно вздохнул.

— Неси и на воеводу, хотя не думаю, что он разделит с нами трапезу.

Предположение относительно резвости Торопкиных ног оказались вполне обоснованными. Едва они успели умыться, а Невзгода накрыть для них стол, как на лестнице послышались тяжелые шаги и сердитый голос Смура.

— Простого дела управить не мог. Я что тебе наказывал? Сразу веди его комне! А ты как управил? Если не сказать, что совсем ни как не управил. — Зло выговаривал он Торопке.

— Погоди ругаться, сударь воевода. — Неловко оправдывался Торопка. — Посуди сам, каак бы я его к тебе повел, коли он сам того не пожелал? Его бы тогда жеребцами тащить пришлось. А он разве позволит, чтобы его тащили? И не один он пришел, чтобы жеребцами тянуть.