Николай Ярославцев - Меч Шеола

Смур аж задрожжал от злости после Торопкиных слов.

— У тебя вместо головы голик? Я тебе про жеребца хоть словом обмолвился? — Смур гневно засопел и, только что, искры из глаз не посыпались. И Радогор понял. что пришло самое время ему вмешаться, чтобы спасти Торопку от верной и мучительной гибели.

— Здрав будь, твоя милость воевода. — Шагнул он через порог навстречу воеводе, который готов был одним взглядом испепелить любого, кто окажется на его пути. — Зря коришь его. Сами не захотели к тебе нести дорожную пыль.

— И тебе не хворать! — Смур засопел еще громче и яростней, широко раздувая ноздри. — Хотя какая хворь к тебе прилипнет. Разве, что не от большого ума.

Окинул его быстрым взглядом и качнул головой.

— Еще здоровше стал. Можно в орало запрягать.

Мельком скользнул взглядом по Владе, равнодушно отвернулся и присел на край лавки.

Влада переглянулась с Радогором и не удержалась от смеха. Смур поднял голову, как рассерженный бык, пыхнул ноздрями и ожег юного воя, у которого в мозгу и крохи уважения нет к его не малому чину, взглядом.

И дернулся.

— Княжна! — не веря своим глазам, вскрикнул он. И удрученно полезвсей пятерней к затылку. — Прости, не признал. Да и как тебя признать? Посммотреть не на что было, а не то что признать. А теперь… Что лицом, что…

Смутился, побоявшись обидеть гостью.

— Одно слово, дева — воительница! — Растерянно вымолвил он. И свирепо рванул ногтями косматую бороду. — Но почему снова здесь? И с Радогором?

Смутился, но взгляда не отвел. И голос не дрогнул.

— Все просто, сударь воевода. — С улыбкой ответила Влада, тесно прижавшись к плечу Радогора. — Я взяла его. А люди Верховья отдали меня ему за все, что он для них сделал.

— А как же…

Было похоже на то, что Смур окончательно сбился с толка. И Радогор, присев рядом с ним, пояснил.

— Убит князь Гордич, погибла и княгиня. В Порубежном княжестве сейчас князем наш друг Ратимир, а в воеводах у него твои Охлябя, Неждан…

— И там успел тесто замесить. — Не дал договорить ему воевода. — Наторел…

— Для тебя старались. Куда уж лучше, когда друг рубеж стережет, а в воеводах у него твои люди. — Вмешалась в разговор княжна и повернулась к трактирщику. — Кувшинчик зелена вина воеводе. Я верно сказала, Радо?

Радогор, соглашаясь, кивнул головой.

— Все так, Ладушка. А ты, воевода, садись к столу. Отобедай вместе с нами, а за трапезой и поведаешь. Что за напасти обрушились на твою голову.

Чуть не силой увлек к столу, успев взглядом указать Невзгоде на чарку воеводы. Но Смур вдруг озлился еще больше. Взбунтовалась гордость воина, который два десяткаа лет носил у пояса меч. Показалось, что водят его, воеводу, за нос вокруг стола. И только присутствие княжны удержало Смура от злых, обидных слов.

Протянул руку к чарке и швырком выплеснул вино в рот. А Влада, повинуясь взгляду Радогора, наполнила чарку занаво.

— После третьей полегчает, сударь воевода. — С легкой улыбкой проговорила она, поднося чарку. — Батюшке моему, покойному князю Гордичу, всегда после третьей легче делалось.

И не успел он поставить чарку на стол. Как она, приговаривая, снова наклонила кувшин.

— Правда, порой, не только все худое из головы и из сердца вон, но на утро и себя не помнил. Но от этого уже проще было излечиться. Девки нацедят рассолу из кадушки, он ковш на лоб, крякнет молодецки и хоть щит на руку вешай.

Не заметил, как и третью опрокинул. Не ловко отказаться. Из рук княжны чара. Посидел, задумчиво глядя на тарели с закусками, прислушиваясь к себе. Вроде и в самом деле отпустило. Умен был князь Гордич. Знал чем тугу угомонить. Но это раз можно, ну другой… А если туга каждый день начнет наведываться. Каждый день по три чарки черпать? И пить без просыпа? Так ни какого рассола не хватит.

Не заметил за думками, как ломоть ветчины во рту исчез. А за ветчиной торным следом и заячья тушка проскочила. А Влада новую чарку наполнила.

— Эту вдогонку отправь, сударь, чтобы тем, первым веселее стало. Тогда и туга не вернется и заешь этой птичкой. Как раз во рту уместится.

Успокаивала, как дитя малое. Лицо Смура понемногу разглаживалось и веселело. Нащеках проступили рзовые пятна. И он уже сам, без принуждения, бодро принялся за угощения, жизнерадостно похрустывая косточками и сплевывая их рядом с блюдом, изредка с недоуменьем, поглядывая на княжну. Влада без труда угадала его мысли и указала глазами на Радогора, который давно уже поднялся из — за стола и пересел на лавку и привалился спиной к стене.

— Все он, сударь воевода. Радогор. Он выходил. Если бы не он, так, может, и живой бы не было. На бэртей сине и на его руках до самого Верховья ехала. И от смерти уберег, и от подсылов спас, своей жизни не жалея. — Что — то такое увидела в глазах Смура, что не понравилось ей и, нахмурив брови, твердо сказала. — О нем худого не думай. Сама отпускать не захотела, на шею повесилась.

Смур смушенно крякнул и отвел взгляд в сторону. Но быстро справился с собой и после не долгого молчания, сказал, повернувшись к Радогору.

— Морок одолел, Радогор. Что ни ночь, собираются у стен и голосят, кто во что горазд. Понимаю так, что души тех тех, кого посекли мы у стен города. Я уж всех волхвов, какие есть, согнал в кучу, а отогнать от города не могу. Если не справлюсь, торговые люди к нам дорогу забудут. А город без торгов мертв.

Больше не придут. Домой ушли. — Радогор чуть приметно улыбнулся, следя за тем, как Невзгода вместе с женкой тащат на скатерти пустую посуду и остатки трапезы. — тк и объяви на торжище. Но понимаю так, что не затим ты меня поджидал, мой друг?

Смур выслушал его, покачал головой и скорбно вздохнул. Но в подробности вникать не стал. Ушли так ушли, и не чего их поминать к ночи лишний раз.

— Сон мне привиделся, Радогор, надысь. Как раз в ту ночь, когда твоему ворону прилететь. И не отпускает меня тот сон, всего изгрыз уже. Днем ли хожу, а он стоит перед глазами, спать валюсь и опять как в яви вижу.

Радогор слушал молча, не перебивая, терпеливо ожидая, когда сам воевода выговорится.

— Как будто бы сел на вершину того древа, которое у моего терема растет, птица необыкновенная села. Как зовут, по сию пору сообразить не могу. Не орел, не рарог. То есть сокол, и не вран твой, а всего по немногу намешано вней. А во рту у птицы орех или желудь, величиной с кулак мой.

Влада из — за ресниц наблюдала за Ррадогором. Но что разберешь по его лицу, коль сам не захочет. Не лицо, камень безжизненный. И снова подвинула чару воеводе. Смур вылил содержимое в рот, как воду, заново переживая сказанное.

— Мало ли что во сне привидится? — Усмехнулся Радогор. — Порой и сам такое вижу, что хоть не просыпайся.

— Не скажи. Сам всякую всячину видел, а вот такого, чтобы не отпускало, ни когда. Так вот, птица та посидела, заглядывая мне в глаза, взмахнула крылами да и полетела прочь на полдень. И будто бы я сам лечу вместе с ней над лесом. Над селеньями пролетаю мертвыми, над городищами, что в лесу притаились. И так мне тревожно и томно сделалось, что и слов нет передать. Аж сердце заторопилось…. Лесам же конца нет. Сколько времени прошло, пока край увидел, не скажу. Только птица и там не остановилась, а повернулась кко мне и глазами манит. А глаза, как у тебя Радогор. Серые и холодные. И не отпускают. И долго еще летела, пока орех тот не выронила. А как упал орех, так и покатились из него семена, понеслись во все стороны. И где не остановятся, так сразу корешок из себя пускают, чтобы за землю схватиться крепче. И уж деревом могучим к небу, к самому солнцу тянуться. А птица что — то прокричала мне и расстаяла, словно и не было никогда. И я тем же временем сразу пробудился. И весь в поту. Как будто день — деньской косой — грбушей махал. Ни рук, ни ног не чуя. А жутко так, словно перед омутом стою и кто — то манит меняя кинуться в него, а я не хочу. И руками отбиваюсь. А он все равно манит, а я не хочу, упираюсь, а ноги сами на край несут.