Ричард Адамс - Чумные псы

Знаешь, забавно – я, конечно, знал свое имя, а имени хозяина нет. Может, у него и вовсе не было имени, как вон у лиса.

Но ее имя я знал отлично, потому что хозяин часто называл ее по имени. Я чуял ее еще с улицы, и тогда хозяин открывал окно и со смехом говорил одно и то же: «Вот ыдёт Энни Моссити». Иногда я рычал, но хозяину это не нравилось. Он не позволял мне проявлять неуважение к ней, даже когда ее не было. Надо было хорошо себя вести с людьми – со всеми людьми в нашем доме. Но я считал, что для такой, как она, это имя слишком длинное и важное, и для себя отбрасывал «Вот ыдёт», называя ее «Энни Моссити», а то и вовсе «Моссити». Однажды хозяин строго выговорил мне за то, что я радостно прыгал и вилял хвостом, когда она уходила, а он нес к двери ее сумку. Я ничего не мог с собой поделать: я знал, что она уходит, – и скатертью дорога! Тем более что, когда она уходила, мне всегда доставался какой-нибудь лакомый кусочек – сама она никогда бы мне не дала! – что-нибудь вроде остатков торта со взбитыми сливками…

Шустрик запнулся и умолк.

– Но однажды… однажды… – Он тихонько заскулил и потерся о солому своей покалеченной головой. Порыв ветра качнул старый мешок, висящий на гвозде у них над головами, и тот захлопал, словно крылья огромной хищной птицы. – Как-то вечером, стояло позднее лето, почти что осень, мы вернулись домой из бумажного дома. Хозяину было не до меня, и я юркнул в сад да и заснул там на солнышке в зарослях рододендрона у самых ворот. Знаешь, Раф, летом на кустах большие розовые цветы с твою голову, и в цветах этих жужжат пчелы. Это было особое, мое собственное место – что-то вроде тайного логова. Там я себя чувствовал в полной безопасности, самым счастливым псом на свете. Солнце уже садилось, я проснулся и стал уже подумывать об ужине и чувствовал себя несколько настороже – тебе, наверное, знакомо это чувство, когда ты голоден. А потом сквозь листву я услышал шаги и увидел, как мелькнул желтый шарф на дорожке. Я сообразил, что хозяин направляется к воротам, держа в руке бумажку. И я знал зачем – опустить ее в большой красный ящик. Я тебе уже рассказывал, как люди играют с бумажками. Да ты и сам говорил, как они возились с ними, когда следили за тобой в железном баке. Для них это то же самое, как для нас – обнюхивать разные вещи. Точно так и на улице: фонарные столбы – для нас, а красные ящики, большие и круглые, – для людей. Я до сих пор не понимаю, отчего некоторые хозяева – нет, не мой, конечно! – не очень-то одобряют, когда их собаки мочатся и обнюхивают собачьи столбы, ведь сами люди делают то же самое подле своих красных ящиков. В конце концов все мы живые существа, и они лишь метят свой участок и заявляют на него права, как мы с тобой. Когда человек выходит на прогулку, обычно это бывает вечером, он часто берет с собой бумажку – на ней, сам понимаешь, его запах – и запихивает ее в один из больших красных ящиков. А когда встречает другого человека, мужчину или женщину, которые делают то же самое, он обычно немножко разговаривает с ними, как бы обнюхивает. Совсем как мы с тобой!

Я уже рассказывал тебе, какой хороший мой хозяин, и, знаешь, он так радовался бумажкам! Ничуть не меньше, чем пес, который обнюхивает столбик. А иногда, когда вечером он приходил домой из бумажного дома, он садился за стол и что-то царапал на еще одной бумажке, а потом выходил прогуляться и бросал эту бумажку в красный ящик, что стоял на улице неподалеку от нашего дома.

Ну так вот, как раз за этим хозяин и вышел из дома в тот вечер. В таких случаях он почти всегда звал меня, чтобы отправиться вместе, но в тот вечер он, наверное, не мог меня отыскать и, видно, подумал, что ничего страшного, дескать, на большую вечернюю прогулку мы можем сходить и попозже. Как бы то ни было, за ворота он вышел без меня. А минуты через две я подумал, отчего бы мне не отправиться следом за ним, просто так, развлечения ради. Понимаешь, я просто хотел удивить его. Я подождал, пока хозяин завернет за угол в конце нашей улицы, а потом выскочил из рододендронов и перепрыгнул прямо через ворота. Прыгал я тогда здорово. Этому научил меня хозяин. Он, бывало, говорит мне: «Прыг-скок, сахара кусок!» – а я, ничего не задев, перепрыгиваю через стол и получаю за это кусочек сахару. Ну вот, прыгнул я, значит, через ворота, побежал по улице и завернул за угол вслед за хозяином.

Большой красный ящик стоял на другой стороне дороги, и надо было очень осторожно переходить эту дорогу, потому что там часто проезжали легковые машины и грузовики. И все дело в том, что, когда хозяин брал меня с собой, он, как правило, держал меня на поводке и переходил дорогу в одном и том же месте, помеченном черной и белой краской. Через дорогу мы с ним переходили только там – и нигде больше. Впереди я увидел хозяина, он как раз приближался к этому самому месту, помахивая своей палкой и держа в руке бумажку. И тут я сказал себе: «Пора удивить его!» – и побежал к нему по черно-белым меткам на дороге…

Шустрик умолк и теперь просто лежал с закрытыми глазами на сырой соломе. Раф молча ждал, сильно рассчитывая на то, что Шустрик перестанет рассказывать и в итоге предотвратит или хотя бы изменит, должно быть, ужасную концовку. И то сказать, у кого из нас не было подобных мыслей, когда грустная история приближается к своей кульминации? Так афинские архонты казнили как лжеца брадобрея, который первым сообщил им о поражении в битве при Сиракузах, ибо разве из самого факта, что с брадобреем поступили как со лжецом, не вытекает, что он и впрямь солгал и, стало быть, никакого поражения не было?

Через некоторое время клонящаяся к западу луна осветила место, где лежали два пса. И этот прорвавшийся свет, казалось, положил конец тщетным попыткам Шустрика скрыть печальный финал своего рассказа; Шустрик открыл глаза и продолжил:

– Я был уже на середине дороги, но вдруг сзади услышал, как хозяин крикнул мне: «Шустрик! Стой!»

Как тебе известно, я всегда слушался хозяина и поэтому тут же застыл на месте. А потом… потом на дороге послышался страшный скрежещущий звук, и в то же мгновение подбежал хозяин, сгреб меня в охапку и отбросил в сточную канаву на другой стороне дороги. И пока я падал, я услышал, что на хозяина наехал грузовик… Ох, Раф, звук этот был ужасный! Я услышал, как хозяин ударился головой о дорогу – до конца дней не забуду! Голова хозяина на дороге…

Все кругом было засыпано битым стеклом. Я поранил осколком лапу. Из грузовика вылез человек, и другие люди сразу подбежали – сперва один-два, а потом все больше и больше. Они вытерли чем-то лицо хозяину – пол-лица было в крови, – и никто не обращал на меня внимания. А потом зазвонил звонок и подъехала большая белая машина, из нее вылезли люди в голубой одежде. Я рассказывал тебе, как хозяин разговаривал с таким звонком у себя в комнате, и я подумал, что, наверное, они приехали с таким же – только этот звонок был очень громкий, – подумал, что они хотят поговорить с хозяином, но он ничего не говорил. Он лежал на дороге как мертвый. Глаза его были закрыты, вся одежда в крови. Люди всё понимали… да, всё понимали. Водитель грузовика кричал и плакал – он был совсем еще мальчик. А потом голубой человек увидал меня, путавшегося под ногами, и схватил за ошейник. Тут подошла наша седая женщина в фартуке – казалось, там собрались все наши соседи по улице, – она взяла меня на поводок и увела к себе в дом. Но больше добра я от нее не видал – она явно ненавидела меня! Да и другие тоже! Она заперла меня в угольном чулане, но я так выл, что в конце концов она выпустила меня и оставила в кухне.