Анна Аршинова - Девочка по имени Аме

— Хорхе?… — в его голосе прозвучало такое глубокое потрясение, какого молодому ками еще никогда в жизни не удавалось услышать.

Хорхе попробовал пошевелиться, но не смог. Только вздрогнул всем телом. А потом что-то произошло, он не мог понять, что именно — сознание постоянно ускользало, накатывало вспышками, а воспаленный мозг не мог надлежащим образом обрабатывать информацию, — единственное, что ками понял четко: его подняли, и куда-то несут. А потом обжигающий жар, и запах благовоний, горечь во рту, череда лиц — Рихард, Эрнест, медики-Аши, и другие. Сознание по-прежнему оставалось мутным, и возможности понять, что с ним делали, и зачем, не было. Но это не огорчало. Хорхе по-прежнему находился в странном тумане, и главенствующим стояло ощущение "между": жизни и смерть слились в одно целое, нитями Сейкатсу на границе мира, холодной рудой сердца и остальным, остальным — целым миром, созданным Богами-Творцами, и оберегаемым Богами-Хранителями. Незнакомое и непонятное чувство.

— Ты должен отпустить его, — в комнате, в которую просачивается ущербный зимний свет, сквозь плотные серые слои облаков, капризных и тяжелых, стоит Эхисса, и сейчас она кажется солнцем — ее волосы горят, рассыпавшись по плечам, густые, тяжелые и блестящие локоны, вьющиеся аккуратными спиралями.

— Сейчас не время, — и Хорхе видит усталость на лице Хатимана. И его всегда молодое, нестареющее лицо, лишенное морщин, сейчас кажется неестественным. Будто дряхлого старика, который слишком много видел и преисполнился мудрости, запихнули в это молодое тело.

— Не время, не время, — ворчит Эхисса и недовольно кривит губы, бросает недовольный взгляд на Хорхе, который по-прежнему лежит неподвижно, и его дыхание едва заметно.

— Цукиеми унес ключ в Еминокуни, но йокаи все еще считают, что он здесь, — вздыхает Рихард.

— Никогда не любила пророков Накатоми. От них одни проблемы… К тому же, ты возлагаешь слишком много надежд на своего мальчишку.

Рихард только пожимает плечами.

— Кто, как не он?

— Это мой сын тебя в этом убедил? — отзывается она насмешливо. — Ты же знаешь, что произошло во время восьмого исхода. И считаешь, что Цукиеми беспристрастен?

— Знаю, — трясет головой Хатиман, соглашаясь.

Они молчат. Она изучает его лицо, и у нее сияющий взгляд богини, абсолютно обманчивый. Потому что она не богиня боле, а нечто совершенно нелепое, заслуживающее только жалости — без силы, и без возможности сгинуть безвести. Просто существование.

— Мы воюем на нескольких фронтах, — говорит Хатиман. — У нас нет возможности отзывать отряды для защиты Академии. Там люди, а здесь…

— Люди? — она почти смеется. — Не притворяйся, что обладаешь Основным Инстинктом, тебе это не идет. Ты ведь не один из ками.

Хорхе ощущает легкое удивление. Не один из… Тогда кто?

— Эдгар, — выдыхает она. — На мой взгляд, он справится лучше. А Хорхе нужно отпустить. Гора Сумеру его уже ждет, и он сам стремится туда.

Взгляд Рихарда не утрачивает прежнюю мягкость, но возражать ему отпадает всякое желание.

— Нет.

Эхисса пожимает плечами, отступая. Так ли она руководит всей Поднебесной, как кажется на первый взгляд? Так ли прислушивается к ее словам Хатиман? И, действительно, ли он простой исполнитель, или просто играет сию роль на публике, а на самом деле он царь? Утонченная школа Мино! До чего же ты лицемерна!

Шелестит шелк одежд Эхиссы, когда она выходит. Рихард стоит у окна и смотрит во двор, а потом поворачивается к Хорхе. Глаза ками закрыты, золотые волосы распущены, рассыпаны по подушке в беспорядке. И со стороны он похож на куклу, маленькую и хрупкую.

— Ты выбрал неподходящее время для того, чтобы стать Синтай, — слова звучат с сожалением, затаенной грустью и некоторым осуждением.

Ресницы Хорхе дрожат, но глаза остаются закрытыми. Может быть, Рихард прав. Может быть.

Цукиеми появляется через несколько дней. Хорхе сказать точно не может, ведь время для него слилось в единый, неразличимый поток — день и ночь сменяют друг друга, но сосчитать, а потом удержать в голове число, все еще не представляется возможным. Хорхе по-прежнему находится в состоянии "вне тела", и возвращаться не спешит — оно еще слабо, повреждено и покалечено. Оно еще болит, и оно некрасиво. Лучше уж так. Но сознание, лишенное физического выражения, только духовное, думает по-другому, действует по-другому, чувствует по-другому. Это сознание почти лишено эмоций, кроме самых сильных, и порой, они ослепляют.

Цукиеми заходит, становится рядом с кроватью и смотрит. Хорхе бледен, но сейчас такое ощущение, что он спит. Бог Счета Лун молчит, молчит долго, а потом произносит, и голос его похож на зов, и невозможно не подчиниться.

— Возвращайся.

Хорхе слышит его и покоряется ему. Он вновь возвращается в тело, вновь обретает поддержку материального, и распахивает глаза. Секунду ему кажется, что у него забрали половину мира, по меньшей мере, ведь зрение ограничено, а глаза видят только тогда, когда на чем-то сфокусированы.

— В том состоянии невозможно разговаривать, — объясняет Цукиеми и делает шаг назад. Хорхе стонет в попытке приподняться, и, потерпев неудачу, морщится досадливо, и поворачивает голову. Мышцы кажутся непослушными и деревянными, тело отказывается подчиняться, и это вызывает внутри собственного существа глубокое раздражение. Он смотрит на Бога Счета Лун, а в его глазах застыл вопрос, ведь понимание того, почему Хорхе подчинился и вернулся, никак не приходит. И, кажется, вот-вот схватишь его за хвост, но оно ускользает, быстро и стремительно, оставляя только разочарование.

— Ты признал меня своим наставником, — Цукиеми прикрывает глаза, и на щеки ложатся причудливые тени от длинных дрожащих ресниц. — А значит, я могу приказывать тебе.

Хорхе хмурится не в силах поверить. Он это сделал? Да если бы знал!..

— Обычно подобной властью наделен родитель, если, конечно, отпрыск признает его. Но это не наш случай.

Родитель обязан поддерживать и указывать путь, начиная от рождения и заканчивая моментом, когда отпрыск достигает Синтай. Но Хорхе почти не ощущал нужного ему участия от Рихарда. Бог Войны был слишком занят Академией, миром и Эхиссой. У него не оставалось времени на отпрыска.

Хорхе моргнул, показывая то, что понимает. Цукиеми слабо кивнул.

— Я считаю, что ты достаточно восстановился. Сегодня отдыхай, но завтра у тебя занятия с мечом в додзе. Понятно?

Хорхе хотел возмутиться, обозвать свого учителя мучителем или каким-нибудь словом покрепче, но горло ослушалось его. Оно сорвалось на хрип, и пришлось закашляться, сухо и неприятно, чтобы хоть как-то избавиться от этого досадного недоразумения. А Цукиеми просто вышел, оставив после себя легкий запах сандала.