Ната Чернышева - Тропою снов

Юлеська опять смолчал. И мне очень не понравилось, как он молчал…

А ночью я снова увидела сон.

Бесконечные узкие коридоры, из которых не было выхода. Бесконечные лестницы, по которым можно было бродить бесконечно, и они не заканчивались. За нескочаемой вереницей окон стыла ночь, беззвездная, угрюмая. Враждебная.

— Ты что здесь делаешь?

Мужчина. Не старый, в смешном каком-то костюме. Чем-то на Верховного похож.

Очень похож. Взгляд, черты лица…

Вот только аура как у ребенка, не прошедшего Посвящение, — ровная, гладкая. Все три изначальные Силы переплелись в ней сложным узором. Не поймешь, чего больше — Тьмы, Света или Сумрака. Но он не враг мне, странный этот человек с лицом Верховного аль-нданна и детской аурой, лишенной магической Силы. Он мне не враг…

— Я заблудилась…

— Пойдем, — протягивает он мне руку. — Отведу тебя назад.

Я вложила пальцы в его ладонь. И мы пошли — коридорами, бесконечными лестницами, — пошли куда-то вверх и в сторону.

— Вот твоя комната, — сказал он. — Ступай.

Серая дверь неприятного вида. Но я верю своему неожиданному помощнику. Берусь за ручку, открываю. И вхожу в свою комнату.

Витражное окно, за ним — тусклое утро. Незаправленная постель. Хрустальный кувшин с водою…

И странное неприятное чувство — будто кружится голова и я падаю. Падаю, падаю и падаю, — бесконечно. В пропасть, которую не видно. Ни дна, ни стенок, ничего. Только бесконечное падение сквозь серое безвременье Междумирья.

Я вздрогнула и проснулась в своей постели. Сердце частило как сумасшедшее. Приснится же такое! Сон не спешил забываться, отдаваясь мурашками по всему телу. Стоило немалых усилий выгнать его из головы. Я долго умывалась холодной водой, отчего щеки пошли красными пятнами. Посмотрит кто, испугается.

Потом вышла в садик, проведать семена зеркальника. Я побоялась высаживать их прямо в грунт, принесла небольшую деревянную кадку. Если ударят морозы, можно на террасу занести, чтобы не перемерзло.

Сешма сразу сказала тогда, что затея дохлая. Не бывало еще такого, чтобы зеркальники в комнатных горшках росли. Это растение дикое, ему воля нужна. Но я все равно зарыла в мягкую почву тугие, блестящие семена. И поставила кадку в самом дальнем, самом глухом углу двора, постаравшись найти солнечное место. Вдруг хоть одно семечко прорастет? Не может быть, чтобы все они оказались пустыми!

Конечно, глупо было надеяться увидеть зеркальный росток сегодня. Слишком мало прошло времени. Я протерла влагу со складной скамеечки. Скамеечку я неразумно оставила здесь еще вчерашним утром, как-то не подумала, что дождь пойдет и промочит.

Дождь шел всю ночь, но к утру в сплошном войлоке дождевых облаков появились прорехи, и в них сияло чистой голубизной холодное небо. К утру выпал иней, а теперь он таял, и солнце, прорываясь сквозь тучи, искрило колкой радугой на каждой капле.

Я поежилась, обхватывая себя за плечи. Холод превращал дыхание в легкий пар. Да. Скоро зима. Снег ляжет на улицы и на крыши, озеро Кео скроется твердым ледяным панцирем… а на храмовой площади появится труп, который никто не удосужиться даже убрать. Вначале его занесет снегом, потом на всю зиму скует морозом, а по весне не удастся даже разобрать, что за человек нашел тут свою погибель — молодой или старый, мужчина или женщина. Только кольца будут мерцать прежним равнодушным отсветом. Они останутся неизменными даже после того, как кости рассыплются прахом, и прах этот развеет ветер по всем сторонам света. Пленная душа не сможет уйти в Междумирье, не сможет родиться снова. И сознание не погаснет милосердно в момент смерти, оно останется сходить с ума от бестелесной жизни, прикованное к магическим артефактам навечно… надолго ли его хватит?

Вслед за сознанием сойдет с ума и душа. Сойдет с ума и погибнет окончательно. Через много-много сотен веков!

Аль-нданн Баирну снова совершил подлость, подумалось мне. Еще более страшную, чем в прошлый раз! Тогда все-таки можно было его хоть как-то понять… не оправдать, а понять! Госпожа Саемма была ему правнучкой, как и Сешма, родная все-таки кровь. А здесь…

Почетно убить врага в бою. Но обречь его на муки — это подлость. Обречь на вечные муки — вечная подлость! И я тоже виновата, кто Верховному помогал эти кольца проклятые делать? Да чтоб ему самому…

Я прикрыла рот ладонью, чтоб не вылетело вслух. Не проклинать — это первое, чему учат неопытных магов. Вырвется в черную минуту горячее слово вместе с Силой, не остановишь потом. С подлостью надо бороться иначе.

Я больше не размышляла.

Накинула плащ и пошла.

Нданна Матахри так и сидела на прежнем месте. За ночь ее одежда промокла насквозь и липла теперь к телу, не давая никакой защиты от свирепого ветра, гулявшего по площади в свое удовольствие. Мокрые волосы взялись мелкими колечками и сбились в плотный, полдня расчесывать, колтун. И пахло от женщины не цветами. Но, гордая, дорей-нданна сидела неподвижно и прямо, не пытаясь согреть себя резкими движениями. Никто не спешил проявлять дозволенное Храмом и правлением Накеормая милосердие. Наоборот.

Вокруг пленницы приплясывала стайка кривляющихся мальчишек. Они грязно ругали как саму Матахри, так и всех ее родичей до сорокового колена включительно. Дорей-нданна сидела как глухая. Я бы на ее месте давно уже всыпала нахалам. А впрочем, не могла Матахри им всыпать, и все из-за оков, наложенных самим Верховным аль-нданном. Наверное, она сейчас вообще ничего не могла.

Даже встать самостоятельно.

Мальчишки совсем обнаглели. Начали швырять камни, глумясь и хохоча во все горло… Я заметила на лице дорей-нданны синие отметины — видать, вчера тоже угостили на славу. Один камень попал пленнице точнехонько в лоб. Она лишь покачнулась. И вдруг зашлась в жестоком кашле, сгибаясь едва ли не вдвое.

Мальчишки хохотали, им было действительно было весело, они считали себя храбрецами…

Я вдруг разглядела среди них Юлеську. Трудно было не заметить, здоровенный лоб, заводила… Меня ожгло свирепым огнем. Привиделось вдруг, будто держу в руках отцовский флам, и тот радостно накачивает меня свирепой бешеной яростью.

— А ну, пошли все вон! — заорала я не своим голосом.

Мальчишки вроде попятились, но недалеко, ишь, на вожака оглядываются, волчата.

— Эй, ты чего? — не понял меня Юлеська. — Совсем умом рехнулась? Жабу эту жалеешь, да?

— Вон отсюда!

— Ха! — презрительно фыркнул он, размахнулся и кинул в пленницу увесистый камень, раза в три побольше прежнего. Вот только до цели камень не долетел. Сгорел еще в воздухе, осыпался тонким пеплом. Полезное качество, взглядом камни испепелять. Запомню на будущее. Я шагнула. Ярость захлестнула меня с головой и несла за собой; это было настоящее, подлинное чувство, и как же сладко оказалось его испытывать! Вместо привычной-то пустоты…