Кирилл Пестряков - Эадор. Кровь Властелина

Вот оно! Ведро уже наверху. Теперь самое сложное. Следовало осторожно вытянуть в сторону руку, а затем аккуратно снять с цепи ведро, при этом умудриться ненароком не выпустить ручку, иначе ведро под собственным весом стремительно полетит обратно вниз, а пресловутая стальная железка не преминет хорошенько заехать мне по подбородку, организовав потерю нескольких зубов, вкупе с переломом челюсти. Итак…. Главное не спешить. Давай-давай. Ещё чуть-чуть…. Успел! Ручка бешено замолотила по воздуху. Ведро у меня. Время готовить пищу. Неторопливо переставляя ноги, я движусь к знакомой лачуге. Похлебка в котелке не приготовится сама собой.

Сандалии утопают в грязи. Каждый шаг сопровождается отвратительным хлюпающим звуком. Кое-как добравшись до хижины, я открываю покосившуюся дверь и заливаю воду в котел. Тут в голову, как молния, ударяет предательская мысль: "А что мне помешало ночью, во время ливня, выставить ведро на улицу?! К утру оно бы заполнилось свежей дождевой водой, и не пришлось бы мучиться и идти к колодцу". Тут же вспоминается знаменитое изречение Святого Великомученика Феофана Миролюбского: "Умная мысль на дурную голову, как дождь к концу засухи — вроде и благодать, но посевы уже умерли!". Оставалось утешать себя тем, что вчера мне просто было не до того, весь день прошел в молитвах и в просьбах Светлому Владыке о ниспослании людям Божественной благодати. Как всегда Господь-Орел молчал, игнорируя просьбы старого отшельника. Возможно, оно и правильно. Что старый отшельник — то есть я, может понимать в человеческой природе? Сквернословие, богохулие, прелюбодеяние и прочие пороки привели меня сюда, заставили уйти от людей, чтобы молиться за них, не видя грехи! Может, за годы, прошедшие с начала моего отшельничества, что-нибудь изменилось? Вдруг мир стал лучше, а люди добрее и честнее. Вряд ли…. Судя по иногда навещающему меня деревенскому люду: от молодых юношей и девушек до толстозадых баб и упитанных мужиков, не видящих под животом собственные ноги, до просветления "тварям Божьим" ещё далеко. Все они, конечно, приходили к старому и мудрому отшельнику покаяться, якобы "снять грех с души", а попутно попросить об исцелении какой-либо интимной болячки, которые всегда возникают, если гулять со всеми в деревне. С обязательным после "покаяния" скромным подарочком, вроде запеченной курицы, ягод, чистой одежды и всего такого; дабы священная тайна исповеди точно уж осталась навеки скрытой и не пошла никуда дальше. Впрочем, не важно. Если хочешь наставлять, то ступай служить в храм и там уже окунайся в мирскую суету. Здесь же место для молитв, медитации и раздумий. Всё это так духовно, возвышенно, но до чего бесполезно! Светлый Владыка — Он есть всё и ничто! Он везде и нигде! Дух его проникает во всё бытие, одновременно оставаясь вне его. Значит, Он сам, без всяких указаний дурного отшельника, видит все людские пороки и порождаемые ими страдания. Видит и не пресекает! Значит, так должно быть…. Кто я такой, кто мы все такие, чтобы понять замыслы разума такого порядка?! Мыслима ли борьба со злом без низвержения фундаментального права свободы? Если нет, то, значит, не для мира людей, не из-за боли за всё человечество я пришел в эту хижину, чтобы быть одному и молиться. Не ради них, а для себя. Ибо каждый, кто задавал себе подобные вопросы, поневоле приходил к выводу: "Делай, что хочешь!", и, искусившись, падал в объятия черной магии, либо уходил от людей, отказавшись примириться с положением вещей, пытаясь снова и снова найти новые ответы на старые вопросы…

— О! Великие Силы, — послышался голос снаружи, — ну, можете Вы, святоши, существовать вот без всего этого?!

Я вздрогнул! Ведьма! Дверь хижины медленно отворилась, и по деревянному полу застучали острые каблучки. Незваная гостья с отвращением оглядела непритязательное убранство, презрительно фыркнула и, небрежно отбросив в угол свою старую облезлую метлу, направилась ко мне.

— Вот зачем всё это? Для чего? Какой во всем этом смысл? Объясни, мне! — вопрошала она, направив на меня обвиняющий перст.

Я замер от удивления. Не ведьма! Ведьмочка. Ещё молодая. С длинными черными волосами и прекрасными голубыми глазками, в коих играла веселая хитринка. Конечно же, Люция. Только до чего бесстыже она одета! На девушке красовалась яркая красная майка, явно сшитая самой скаредной в мире портнихой! Мало того, что работа не была закончена, где-то на ладонь выше пупка ткань резко обрывалась, оставляя полностью обнаженным живот Люции, так вдобавок и то, что якобы оставалось закрытым, наоборот, благодаря качеству нити создавало непозволительный просвет на её округлости. Ноги красавицы обтягивали… Нет, брюками это назвать было нельзя, скорее, шорты, такого же красного цвета. Каблуки принцессы по высоте простирались где-то между наказаниями: "за бабью дурость" (пять плетей на главной сельской площади) и преданию церковной анафеме "за разложение нравов и создание прелюбодейского уклада" (с последующим обязательным очищением святым огнем бессмертной души, путем сожжения греховного тела). Ведьмовская метла в таких условиях представлялась чем-то совершенно необходимым, ибо пройтись на подобных каблуках по сырой разбитой дождем земле — дело воистину невероятное! Тут уж только лететь.

— Ну…? — зло протянула Люция, — есть всему этому хоть какое-то разумное объяснение?

— Объяснение? — как дурачок переспросил я.

— Да! Почему шикарному дворцу и любовной балладе ты предпочитаешь убогость грязной хижины?

— Когда-нибудь сюда придет каждый, кто захочет спасти свою душу.

Люция презрительно фыркнула.

— В честь чего ты так решил?!

— Блаженным станет тот, кто отринет мирское, уготовив душу свою для служения истине. Что есть Свет, как не жертва?! Разве Солнце дает тепло богатым и бедным, убогим и здоровым не из-за милости своей? Разве Светлый Владыка сотворил Вселенную лишь на радость себе? Весь свой труд Создатель даровал смертным. Лишь тот продолжит дело Его, кто назовет братом своим любого и вознесет не за себя, а за других молитву свою, тот назовется блаженным — продекларировал я давным-давно заученный текст.

Люция ничуть не смутилась от моих слов. Подойдя ближе, девушка вдруг резко прыгнула и прижалась ко мне. Тряхнув волосами, Люция грациозно вытянула шейку и прошептала мне на ухо:

— Его Свет я вижу, а где твой?

Я судорожно сглотнул. Она была настолько близко! Я таял от прикосновения её мягких рук, от осознания близости её прекрасного упругого тела. Все мысли в спешном порядке покидали мою и без того не слишком умную голову, дружно собираясь во втором, и в данном случае главном, руководящем органе тела.

— Я…Я….

— Ну, и где Свет? Где дом? Где творение? — продолжала шептать она.