Стивен Эриксон - Полуночный Прилив

— Думаю, нет, — возразила Серен. — Эдур все это выведет из равновесия. Особенно Ханнана Мосага. Если трудности не разрешатся быстро, мы будем говорить с разделенным народом.

Быстрая, горькая ухмылка. — Мы?

— Летерийцы. Я не участник делегации. Как и вы, строго говоря.

— Как и Халл Беддикт, — кивнул он. — Но что-то мне шепчет, что мы трое безнадежно запутались в сети, идем за ней, поднимается ли она к свету дня или тонет в глубинах.

Она промолчала, потому что он был прав.

Волокуши легко скользнули по прелой соломе, так что Удинаасу пришлось зацепить их раму носком сапога, останавливая у стены. Рабы молча начали отвязывать ремни вокруг тела. Затем подняли полотнище. Куски льда под ним подтаяли и образовали прозрачный саркофаг, сквозь который было видно завернутое в шкуры тело. Они увидели, что рот Рулада широко раскрыт, словно он так и кричит после смерти, молча и нескончаемо.

Халед отступил на шаг. — Сохрани нас Странник, — вырвалось у него.

— Обычное дело, Халед, — сказал Удинаас. — Вы можете идти, только подтащите вон тот сундук и поставьте на катки.

— Там золотые монеты?

— Думаю, что они, — ответил Удинаас. — Рулад умер как омытый кровью воин. Он благороднорожденный. Так что должен быть озолочен.

— Какая трата денег, — вздохнул Халед.

Второй раб, Ирим, ухмыльнулся: — Когда Эдур завоюют, нам троим нужно создать компанию по очистке курганов. — Он и Халед поставили сундук на деревянные катки и толкали к яме.

Угли раскалились, железные носилки опаляли сухим жаром.

Удинаас засмеялся: — На курганах чары. Их охраняют теневые духи.

— Тогда наймем мага, который сможет всё расколдовать. Духи сами уйдут вместе с проклятыми Эдур. Останутся гнилые кости. Мне уже снится тот день.

Удинаас оглянулся на него через плечо. — И сколько ты задолжал, Ирим?

Улыбка увяла. — И правда. Я смогу все выплатить. За внуков, что все еще в Трейте. Все заплачу. Удинаас, разве ты не мечтаешь о том же?

— Некоторые долги не оплатить золотом. Мои мечты — не о богатстве.

— Точно. — Улыбка вернулась. — Ты просто желаешь сердца той, что настолько тебя выше — даже Странник завладеть не поможет. Бедняга Удинаас, мы все с грустью качаем головами, взирая на тебя.

— Скорее не с грустью, а с жалостью, — пожал плечами Удинаас. — Достаточно. Можете идти.

— Вонь держится до сих пор. Как ты выдерживаешь?

— Скажите Уруфи, что я начал.

Не время было уединяться, однако Тралл Сенгар застал себя именно за этим занятием. Внезапное понимание — он заморгал, осознавая, где находится. В Длинном Доме, месте своего рождения, стоит перед центральной опорой и ее кривым мечом. Казалось, жар очага неспособен поникнуть в кости. Одежды его были влажны.

Он оставил снаружи родню, сцепившуюся в тихой борьбе воль. Король — Ведун со своей нуждой в мече — против Томада и Уруфи, настаивающих на должном погребении омытого кровью воина, воина, бывшего их сыном. Конфликт, в котором Ханнан Мосаг мог потерять авторитет среди Тисте Эдур.

«Королю — Ведуну стоило бы явить сдержанность. Решать дело с полным спокойствием, недоступным никому иному. Трудно ли это — вырывать меч из руки павшего? А если вовлечена магия — а она явно вовлечена — Ханнан Мосаг оказывается в родной стихии. К тому же у него есть К'риснан. А не получится магией… тогда отрубите ему пальцы. Тело больше не принадлежит духу. Смерть оборвала всякую связь». Тралл ничего не ощущал под слоем льда. «Это больше не Рулад».

Но теперь тайны не сохранить. Ссору видели многие; и, в соответствии с традицией, многие должны узреть и ее разрешение.

«Но… есть ли во всем хоть какой-то смысл?

Я не доверял Руладу Сенгару. Задолго до того, как он провалил ночное дежурство. Вот истина. Я познал… сомнения».

Его мысль не смогла остаться холодной. Страдание затопило его, обожгло, как кислота. Будто бы он пробудил своего личного демона, сильного и голодного, и теперь может лишь смотреть, как тот питается его душой. Грызущие сожаления, алчное чувство вины, раскаяние — что за щедрый пир.

«Мы обречены теперь отвечать на его смерть, снова и снова. Бессчетные ответы, окружающие одинокий вопрос его жизни. Такова ли наша участь — страдать под осадой того, чего никто и никогда не познает?»

Ту сцены наблюдали иноземцы. Он осознал это внезапно, и был поражен. Торговец и его аквитор. Летерийские гости. Передовые шпионы грядущей делегации.

Противостояние Мосага с Сенгарами было гибельной ошибкой, по многим причинам. Пострадало великое уважение, которое Тралл прежде испытывал к Королю — Ведуну. Он был обижен и мечтал вернуться в мирные времена до путешествия. До того, как обнажились все слабости и пороки.

Он шагал тогда по лесу, ум был заполнен срочными и тревожными вестями. Оставленное позади копье, железное острие в груди летерийца. Уставшие ноги несли его сквозь тени, мокрые мокасины стучали по пестрой тропе. Ощущение, будто нечто не замечено, какое — то знамение. Будто входишь в комнату, из которой кто-то только что вышел; хотя в его случае комнатой был храм леса, священная земля племени Хирот, и он не заметил следов, подтвердивших бы смутные опасения.

Сейчас то ощущение вернулось. Они прошли через судьбоносные события, не понимая их значения, скрытого смысла. Необходимость выживать сделала их слишком невнимательными.

Внутри Тралла поднималась ледяная волна уверенности, и он знал совершенно точно, словно в сердце вонзился нож: скоро случится что-то ужасное.

Он одиноко стоял в доме. Созерцал очаг и перекрученный меч.

И не мог пошевелиться.

Тело Рулада Сенгара замерзло. Бледно — серая, окоченевшая фигура в середине каменной платформы. Голова откинута, глаза закрыты, рот распахнут, будто в поиске недоступного вздоха. Руки воина были сомкнуты на рукояти необычного, пестрого и прямого меча, чье лезвие обрамлено инеем и покрыто высохшей кровью.

Удинаас заполнил ноздри и ушные проходы воском.

Взял щипцы, ожидая, когда первая золотая монета нагреется на стальном листе до нужной температуры. Спустя двенадцать ударов сердца он положил на костер вторую монету. Порядок положения монет на тело знатного Эдур был строго расписан, на весь ритуал отводилось определенное время. Удинаасу приходилось ждать, тупо и утомленно отсчитывая моменты.

Но раба можно принудить к любому труду. Жестокая истина, открываемая по мере осквернения твоей души — если ты захочешь ее познавать. «Если ты хочешь самооправдания. Например, перед убийством или иным злодеянием.

Возьмем вот это тело. Юный воин, чья плоть стала прокламацией смерти. Эдур используют монеты. Летерийцы используют лен, свинец и камни. В обоих случаях им нужно укрыть, переодеть, чтобы спрятать страшное отсутствие, написанное на неподвижном лице.