Кайрин Дэлки - Война самураев

— Уже выбрала, как его назвать? — спросила Нии-но-Ама.

— Совет министров говорит, что самое подходящее имя для нового императора — Антоку.

Нии-но-Ама кивнула.

— А министры знают, когда назначена церемония?

— Разве кто-нибудь скажет заранее? — вздохнула Кэнрэймон-ин, глядя на пожухшую траву у своих ног. — Тебе так уж не терпится стать бабушкой государя?

— Нет-нет, — поспешно отозвалась Нии-но-Ама, мягко взяв ее за руку. — Я спрашиваю не из честолюбия или корысти. Я тревожусь, дочь. Не знаю… сколько времени нам отпущено.

— Ты о смерче, — проронила Кэнрэймон-ин, не поднимая глаз, дергая сухие стебельки из травы.

— Да. Рыба из моего пруда продолжает настаивать, что ветер поднял Кусанаги.

Кэнрэймон-ин досадливо вырвала пучок травы и швырнула на землю.

— Я думала, они перестали с тобой разговаривать.

— После бури я съездила к старому пруду в Рокухаре. Там меня, конечно же, встретили. Еще бы: Рюдзин очень обеспокоен.

Кэнрэймон-ин пристально разглядывала подол своего лучшего наряда, пытаясь оттереть травяное пятно.

— Матушка, Кусанаги смерча не вызывал. Его не выносили из дворца — я сама проверяла, после того как ты написала мне о своих подозрениях. Сокровища никогда не остаются без присмотра. Разумеется, я не могла устроить настоящее дознание, не вызвав кривотолков, и все же при мне никто не упоминал о каких-либо кознях, касающихся меча.

Кэнрэймон-ин заметила, как одна из молодых фрейлин тревожно оглянулась на нее.

«Не след мне говорить так громко, — упрекнула она себя. — Государыне не пристало повышать голос. В особенности по этому поводу».

— А больше в тот день не случилось чего-либо… неподобающего? — спросила Нии-но-Ама.

— Были кое-какие дурные предвестья, если ты это имеешь в виду, — ответила Кэнрэймон-ин. — Птицы и звери, по рассказам челяди, вели себя очень тихо. Мунэмори принес ларь с кимоно, а они оказались зимними. Потом он и сам занемог и уехал домой, примерно за час до урагана. Наследный принц капризничал больше обыкновенного. Государь заметил еще…

— Повтори-ка, что случилось с Мунэмори?

— Я сказала, он почувствовал недомогание и рано уехал домой. Должно быть, желудочная хворь. Насколько я знаю, больше никто во дворце от нее не пострадал.

Нии-но-Ама глубоко задумалась, на лицо ее легла тень от серого монашеского капюшона.

— В последнее время Мунэмори и Сигэмори как будто опять сблизились между собой: они встречались, советовались. Меня радует, что мои сыновья ладят друг с другом, но что-то в их дружбе нечисто: слишком похоже на сговор. Сигэмори что-то утаивает.

— До урагана Мунэмори то и дело навещал меня, мы пили чай… Если он придет еще раз, расспросить его?

— Думаю, особо подталкивать к разговору не стоит. Однако если о чем обмолвится…

— Я тут же дам тебе знать.

— Благодарю, дочь моя.

В этот миг до слуха Кэнрэймон-ин долетел звонкий смех служанок с того берега ручья. Одна из нянек подняла на руках маленького принца и подбрасывала, словно птенчика.

— Осторожней! — крикнула Кэнрэймон-ин. — Не урони в ручей! Он может захлебнуться!

Нии-но-Ама так посмотрела на нее, что императрице сделалось не по себе.

— Что такое, матушка?

— Так, почудилось. Вспомнила один… сон.

— Сон?

Нии-но-Ама тряхнула головой:

— Зачем кому-то рассказывать о своих кошмарах? — Она поднялась, морщась от ломоты в суставах. — Пожалуй, пойду-ка я поиграю с внуком. Пока еще в силах.

Кэнрэймон-ин проводила мать взглядом, пока та опасливо перебиралась через искусственный ручей по безупречно расставленным камням. Ей искренне хотелось рассказать матери о той ночи, когда она брала в руки священный меч, но всякий раз воспоминания вызывали у нее новый приступ вины, от которого ком вставал поперек горла. «Неужели ураган — еще одно порождение моего греха? Если да, то как мне жить, зная об этом?»

Ее взгляд упал на ладони, запятнанные зеленой кровью травы.

Кэнрэймон-ин тяжко вздохнула.

Пройдя много ли в белых паломничьих одеяниях, Сигэмори, его сыновья и свита находились на подступах к Кумано, когда их нагнал посланник с вестями об урагане.

— Поистине дивное и ужасное то было зрелище, господин, — рассказывал гонец. — Пять городских кварталов сметено вихрем. С давних времен никто не видел ничего подобного. Верно, нам было явлено знамение великой важности.

У Сигэмори засосало под ложечкой.

«Кусанаги повелевает ветрами — ведь так говорят. Однако не мог же Мунэмори… не посмел…»

Корэмори, в ту пору юноша шестнадцати лет, прервал его размышления.

— Возвращаемся в Хэйан-Кё, отец?

Сигэмори на минуту задумался, а после спросил гонца:

— Среди наших родных кто-нибудь… пострадал?

— Нет, господин, владения Тайра нетронуты. Как вы понимаете, люди стали судачить, отчего так вышло.

— А государев дворец? С ним ничего не стряслось?

— Также цел, хваление Амиде, хотя ветры и двигались в его направлении. По правде говоря, вихрь уничтожил лишь несколько купеческих лавок и усадьбы кое-кого из младших чиновников.

— А, мелкая сошка, — сказал Корэмори.

— Не говори так, сын, — осадил его Сигэмори. — Низкое звание — отнюдь не повод для унижения. Судьба переменчива. Однажды и малый чином может возвыситься до самых вершин. История нашего рода — тому подтверждение. — Здесь Сигэмори спросил у посланника: — А что с государем-иноком и его двором?

— Ураган пощадил и их, повелитель.

Сигэмори со вздохом поднял глаза к небу, будто облака могли подсказать решение.

— Что ж, значит, мое возвращение не многим поможет. Будет лучше, если я продолжу путь к святилищам и спрошу у великих ками о значении сего необычайного происшествия. — Он наградил гонца, и тот поскакал вперед, в Кумано.

Когда же Сигэмори и его сыновья очутились перед главной кумирней Кумано в тени кедровой рощи, их ждало разочарование: просьба Сигэмори об оракуле, который смог бы истолковать его сон, была отклонена.

— Весьма сожалеем, что причиняем вам неудобство, благородный господин, — сказали жрецы, — но у нас сейчас нет нужного вам человека. Семь месяцев назад наши лучшие ясновидцы побывали в столице — помогали во время родин наследного принца и вернулись крайне истощенными. Последняя из них вырвала на себе чуть не все волосы, предрекая появление вихря, и сейчас нуждается в отдыхе. А среди прочих дев-служительниц мы еще не нашли ей достойной замены.

Сигэмори принял это как знак того, что его сон уже достаточно ясен и истолкованию не подлежит. Верно, ками сказали все, что он должен был знать.

Следующие день и ночь Сигэмори провел, уединившись в зале Сёдзёдэн святилища Хонгу для коленопреклоненной молитвы. Взывал он к богу Конго-Додзи: «Понял я, что не обладаю ни мужеством, ни сноровкой, чтобы нести своему народу мир и процветание. Сколько бы ни пытался я усовестить отца, хоть сыну это не подобает, старания мои были тщетны. Прошу же, о великий Конго-Додзи: если нас, Тайра, боги мнят хоть сколько-нибудь достойными, пускай твоей или еще какой высшей силой сердце Киёмори смягчится, а сам он станет мужем смиренным и праведным. Но если же мы недостойны, молю: отведи от меня всякую защиту, коей боги меня, быть может, наделили. Не хочу видеть, как мои сыновья и родичи гибнут, покинутые удачей, как в мире множится горе и нищета. Если тот страшный вихрь был началом грядущих бедствий, молю: лучше сразу пресеки жизнь Сигэмори и поддержи в страданиях, ожидающих всякое сущее в круговращениях жизни и смерти!»