Ярослав Вольпов - Зеркало сновидений

Что в данном случае гораздо хуже.

Однако наших голубков ничуть не смущают обитатели этого злачного места. Мэтт чувствует себя, как рыба в воде, и его настроение явно передалось и Вивиан. Пока им хоть как-то удаётся слышать друг друга сквозь гомон, их не заботит ничто другое.

— И тебя по-прежнему тянет к ней? — раздаётся в моей голове голос Танатоса.

— Это не она, — медленно говорю я. — Это её отражение в зеркале сновидений Мэтта, который уверен, что всех девушек можно покорить одним и тем же путём. Настоящая Вивиан не стала бы…

В два простых слова Танатосу удаётся влить целое море сарказма:

— Ты уверен?

Но мне некогда отвечать. Я переступаю порог забегаловки, которую там обошёл бы десятой дорогой.

По океану потной человеческой плоти ходят высокие волны; массивные туши образуют постоянно меняющийся лабиринт, узенькие тропки которого не остаются на месте ни на секунду. Проскользнуть по этим тропкам, не задев никого и не оттоптав ни одной ноги — задача почти невыполнимая, требующая немало сил и времени.

Я не желаю тратить ни того, ни другого.

Складки плаща на моих плечах приходят в движение — и человеческие волны расступаются передо мной. А если говорить без излишнего пафоса, то столы, стулья и люди просто разлетаются в стороны. Крики боли и ярости совершенно не режут слух: в этом баре, куда ни на минуту не пускают тишину, они кажутся привычными и даже обыденными.

Поэтому парочка за дальним столиком едва замечает меня, когда я появляюсь перед ними. В их глазах лишь лёгкое удивление. Мэтт пытается принять благородно-суровое выражение лица; он как будто ждёт, что я попрошу разрешения потанцевать с его девушкой.

Танатос что-то шепчет мне в ухо, но я не хочу слушать. Я знаю, что сейчас может произойти всё, чего я ни пожелаю. Мэтт даже не догадывается, что парень в диковинном чёрном плаще держит в руках его судьбу. Одно движение — и табурет, на котором сидит байкер, сожрёт его и не подавится. Или, если мне захочется зрелищности, в бар вломится бронированный динозавр. А ещё я могу просто скомкать этот сон и вылепить из него свою реальность, в которой Мэтт будет плутать столько, сколько мне угодно. Плащ в нетерпении шевелится у меня на плечах, готовый превратить окружающую нас полутьму в полную тьму.

Но, не обращая внимания ни на плащ, ни на Мэтта, я уверенным движением беру за руку Вивиан и гляжу ей в лицо.

Как долго я мечтал ощутить её пальцы в своей ладони… Как я жаждал беспрепятственно смотреть в её светло-светло-серые глаза… Там, в реальности, Вивиан стала для меня кем-то вроде персонажа фильма, который нельзя посмотреть заново; я стремился ко встрече с ней, но в глубине души даже не считал это возможным. Там я привык довольствоваться памятью о ней, здесь — искажёнными отражениями в зеркалах сновидений. И теперь, когда она передо мной — почти реальная, поскольку сознание простодушного Мэтта не смогло её изменить — я даже не успеваю насладиться мигом прикосновения и взгляда…

И лишь проснувшись, я понял, что мне был отпущен только миг.

С тех пор, как я улёгся, прошло уже часа два, но сон по-прежнему не шёл. Впрочем, скажу точнее: он пытался прийти ко мне — но безуспешно. Не обращая внимания на мучительную резь в усталых глазах, я не позволял своим векам сомкнуться.

Приближалось моё последнее путешествие в чужое сознание. Моя цель была близка, как никогда, но всё же я не мог решиться протянуть к ней руку. Даже перед тем, как проникнуть в сон Мэтта — того самого Мэтта, появление которого всегда знаменовало начало кошмара — моё сердце билось не так часто. Я не мог понять самого себя: что такого ужасного может ждать меня во сне нежной девушки? Меня, прошедшего и готический лес, и лабиринты ночных улиц? Особенно теперь, когда я сам властен над кошмарами, а не они надо мной?

Вот именно это меня и пугало. Когда Гипнос впервые предупредил меня, что я являюсь носителем смерти в обличье Танатоса, я отмахнулся от его предостережений. Я был уверен, что смогу совладать с любой опасностью и уберечь от неё как себя, так и моих друзей. До сегодняшней ночи так оно и было; однако я успел убедиться в том, что Танатос обладает слишком сильным даром убеждения.

Более того, если признаться честно, мне не так уж страшно было нести кошмары Танатоса в сны Бенни и Магды — не говоря уже о Мэтте. Но сейчас, когда свои двери передо мной откроет беззащитное сознание Вивиан… Что сможет оправдать меня, если я позволю тьме ворваться и в него?

Но тьма может оказаться единственным, что позволит мне достичь цели. Раньше я боролся с ней, как отчаянный пловец — с волнами, как затерявшаяся в небе птица — с ветром. Но в одиночку не одолеть стихии, и Танатос, смеясь над моими жалкими попытками сопротивления, вёл меня, куда хотел. Так почему же не оседлать волну, не взнуздать ветер, чтобы они сами несли меня вперёд — пусть и не тем путём, который я представлял себе вначале? Если даже волна превратится в цунами, а ветер — в торнадо, что мне до этого? Всё разрушение останется далеко внизу, под моими ногами, и мне незачем будет оглядываться назад. Незачем будет отрывать взгляд от прозрачных серых глаз.

Сон наступил на меня огромной лапой, втоптал в мягкость кровати, выдавил последние остатки осознания реальности. Момент истины наступает, хочу я того или нет; какой же мне сделать выбор? Кому из двух братьев я доверю вести себя?..

— Гипнос… — чуть слышно произнёс я. Или это произнесла осторожность? А может быть, память о прошедших днях, когда я позволял серому хозяину снов определять мой путь за меня?..

Но ответа не было. Выбора, таким образом, не оставалось тоже.

— Танатос! — само это имя заставило мой голос звенеть металлом уверенности. Что же, если сумерки больше не хотят помогать мне — пусть придёт тьма…

— Я здесь, — довольно шепчет знакомый голос, и на мои плечи ложится чёрный плащ с глубоким капюшоном.

Я не удивляюсь, когда пустота безвременья между сном и явью постепенно наполняется ярким светом. Всё довольно предсказуемо; как день сменяет ночь, чернота сна Мэтта сменяется сиянием мира Вивиан.

Первое, что я вижу — это небо. Но в нём нет холодной белизны, как во сне Магды. Оно даже не голубое, а ослепительно синее; его цвет ровно настолько насыщен, чтобы не казаться неестественным. По нему медленно движутся облака: они огромные, каких я никогда раньше не видел — но всё равно они не закрывают небо, достаточно широкое, чтобы вместить всё. А оттуда, где небо заканчивается идеально ровной линией горизонта, из невероятной дали тянется степь. Лёгкий ветер колышет траву — высокую, мне по пояс — заставляя меня ощущать себя в безбрежном море. Но здесь нет места одиночеству, поскольку всё насквозь пронизано жизнью. Сквозь стебли травы тут и там проглядывают цветы самых разнообразных оттенков: я не знаю и сотой доли из них. В этом бескрайнем цветнике, созданном самой природой, не найти двух похожих видов — но при этом всем им присуща трогательная простота. Даже серый ковыль кажется умилительно-пушистым, создавая прекрасный фон для россыпи разноцветных искр. Но всё это не бросается в глаза, поскольку служит лишь обрамлением для… дороги.