Ярослав Вольпов - Призывники

Старая дверь подвала взвизгнула ржавыми петлями. Непроглядная тьма, которую лишь на мгновение прорезала полоска света, проглотила крадущуюся тень. Послышались осторожные шаги, скрип ступенек, затем глухой удар, грохот и сдавленное ругательство. Чиркнула спичка, выхватывая из темноты пальцы с обкусанными ногтями и нижнюю половину лица, украшенную жидкой бородёнкой. Казалось, что клочков рыжих волос ещё никогда не касалась бритва — и не коснётся до тех пор, пока их владелец, мечтающий казаться взрослым, немного не поумнеет.

Но когда огонёк спички спустился на свечу, и из темноты выплыла ещё и верхняя половина лица, стало ясно, что в ближайшее время бородёнке ничто не грозит.

Загорелись ещё две свечи, позволяющие разглядеть скудное, но колоритное убранство подвала. В углу примостился кособокий ящик, в котором человек с воображением мог угадать самодельное подобие гроба. Напротив стояли щербатые на один зуб вилы и несколько запасных рукояток к ним; рядом валялся грязный топор. А со старого, безнадёжно ободранного комода в темноту смотрел человеческий череп, пожелтевший и потрескавшийся, зато улыбающийся почти новой вставной челюстью.

Пустые глазницы черепа выглядели гораздо более осмысленными, чем воспалённые, помутневшие глаза хозяина подвала.

— Боря! — донёсся откуда-то сверху надтреснутый женский голос. — Ты покушал?

— Покушал, покушал, — злобно пробормотал Боря себе под нос. — Скоро черти твою душу скушают, карга вонючая.

Взяв свечу, он направился в тёмный угол подвала, где на полу белела пятиконечная звезда, очерченная кругом. Там он снял с плеча рюкзак, на котором от руки было написано «Аццкий Сотона», и выложил оттуда кусок мела, бумажный пакет и какой-то круглый и плоский предмет. Дрожащими от нетерпения руками Боря достал из пакета пять собачьих черепов, от которых разило падалью, и расположил их по углам звезды. На каждый он прилепил по огарку свечи, а рядом на полу нарисовал мелом странные символы. Наконец он с благоговением положил в центр пентаграммы плоский предмет, на котором металлом блеснуло нечто вроде головы осьминога.

— Ньима, вокев икев ов и онсирп и енын… — захрипел Боря, судорожно взмахивая руками. Череп на комоде с сочувствием смотрел на его манипуляции, грустно улыбаясь чужими зубами.

— Хасебен ан щу… мать твою… хасебен ан йищус шан ечто! — с трудом закончил Боря и перешёл на более понятный язык. — О, явись, дух зла и повелитель теней! О, приди, Ползучий Хаос, Посланец Азатота, Чёрный Человек, Дымящееся Зеркало, Человек без кожи!

Свечи пыхнули, будто газовые горелки, и налились багрово-чёрным. От них вверх повалил дым, закрутившийся десятком спиралей; те завибрировали в сухом воздухе и сплелись в мерцающий кокон. В глубине бурлящего месива начали проступать человеческие очертания…

Боря сорвался на визг:

— Твоим именем тебя заклинаю — явись, Нъярлатхотеп!

С утробным рычанием дымовая сфера содрогнулась и раскрылась, как огромная раковина. Внутри стояло создание, отдалённо напоминающее человека с головой козла и десятком женских грудей, помахивающее чешуйчатым хвостом.

— Зачем звал? — мрачным и усталым голосом буркнуло существо.

— О великий… — пролепетал Боря, из немытой головы которого вылетели все заготовленные слова. — Забери с собой в ад мою бабку! Достала старая стерва!..

В следующий миг его уши заложило от жуткого вопля, от которого, казалось, должен был рухнуть весь дом. Существо схватилось за рогатую голову, а на его морде отразилась боль всех грешников ада, вместе взятых.

— Бабку забирать призвал! — вопило оно. — Идиот! О Древние, за что? Ктулху, почему ты так жесток? Уже ведь не призывник зелёный, третий цикл служу — и до сих пор являться за душами чьих-то бабок?! А-ах, чтоб вам всем!..

Собачьи головы качнулись на дрожащем полу; одна из них качнулась чуть сильнее остальных. Плохо закреплённый огарок свечи свалился, и лужица воска залила один из нарисованных на полу символов. В ту же секунду кокон раскалённого дыма взорвался, словно лопнувший воздушный шар. Из пентаграммы плеснуло огнём — прямо на старый комод. Сухое дерево мгновенно занялось, и целлулоидная улыбка черепа приобрела несколько натянутое выражение.

Демон шагнул из пентаграммы вперёд, к скорчившемуся на полу Боре. Когтистая лапа сжалась в кулак, а копыто царапнуло землю. Несколько мгновений тварь не шевелилась, застыв над своей жертвой, а затем повернулась и смачно плюнула на горящий комод. Едва ли не полведра гнусно пахнущей жижи плеснуло на огонь, и тот с униженным шипением потух. После этого существо двинулось обратно к звезде.

— О великий, — всхлипнул позади него неудавшийся демонолог, — ты… оставишь мне мою душу?

— Ох, не дразни меня, — не оборачиваясь, прорычал демон. — Меня и так всего подмывает сожрать тебя прямо здесь, чтобы ты моих сослуживцев больше не призывал… Да только оставив тебя в живых, я сотворю такое зло, что меня начальник сразу повысит.

Наклонившись над пентаграммой, демон поднял круглую пластину с головой осьминога, о чём-то подумал, затем обдал её ещё более вонючей слюной, чем в первый раз, и прыгнул в центр звезды. Земляной пол принял его, словно густая болотная грязь, и, сыто булькнув, сомкнулся над рогатой головой.

Опустившись на тёплые камни мостовой, Хот с ненавистью посмотрел вверх, как будто мог что-то увидеть сквозь покров чёрно-жёлтых туч. Затем он набрал воздуху в грудь, опасливо огляделся по сторонам и, никого не увидев, изрыгнул длинную фразу:

— Пх'нглуи три раза мглв'нафх козлом драного Ктулху в Р'льех через вгах'нагл фхтагн! [1] В оригинале: «Пх'нглуи мглв'нафх Ктулху Р» льех вгах'нагл фхтагн» — «В своём доме в Р'льехе мёртвый Ктулху спит, ожидая своего часа».

И только выразив таким образом свои чувства, Хот принялся за свой внешний вид. Первым делом он щёлкнул по рогам, и те с мелодичным звоном растаяли в воздухе. Потом он намотал на руку хвост, с болезненной гримасой выдернул его, скатал в клубок и вытер им лицо и грудь. Избавившись от козлиной морды и женских сосков, Хот принял внешность привлекательного молодого человека в чёрном форменном костюме. Напоследок он парой нервных движений сбросил с ног копыта и направился в призывную часть.

Во всём теле медленно утихала боль. Хот уже привык к ней: она возвращалась всякий раз, когда демон, способный разрушать миры, был вынужден вместо этого выполнять столь мелкие и глупые задания, как сегодня.

Проходя под аркой массивных ворот с потемневшими буквами «Ламед-Вав-Коф», Хот с неудовольствием посмотрел на корявую надпись, в очередной раз появившуюся на камнях. Какой-то умник считал своим долгом рисовать её снова и снова. «Lasciate ogne speranza…» [2] В оригинале: «Lasciate ogne speranza, voi ch'intrate» (ит.) — «Входящие, оставьте упованья» Неужели кто-то мог предположить, что это смешно?