Генри Олди - Приют героев

Герман тяжело опустился, почти упал на кровать.

– Сам разденешься, или помочь?

– Сам… Спасибо, дядя.

– Добрых снов. Выздоравливай.

Барон вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Петли оказались тщательно смазаны: ни малейшего скрипа.

Кадавральню в Чурихе учредил Бенедикт Прагматик, VI-й гроссмейстер Совета.

Чародей средней руки, но большой деловой сметки, Бенедикт любую идею заранее считал мертворожденной – и потому воплощал в жизнь с вдохновением и кипучей энергией, достойными гения некромантуры. Сам он идей не генерировал, считая это уделом людей не от мира сего, коих звал в глаза и за глаза «моими славными идиотусами». Таких людей гроссмейстер находил по всем уголкам обитаемого мира, привечал – с изрядной толикой сочувствия – в Чурихе и брал в оборот. Любую произведенную ими идею, творческую или административную, Бенедикт сперва хоронил, произведя сопутствующие обряды, а после ухаживал за могилкой и размышлял:

«С какого конца поднять мертвеца?»

Чурих при нем процветал.

Любой практикующий некромант скажет вам, что его магический профиль требует внешних затрат и стараний, несравнимых, скажем, с подготовкой к работе боевого мага, ясновидца или погодного темпестора. При кажущемся изобилии кадавров – сиречь, трупов – для научной работы подходит далеко не всякий покойник. А подходящего отнюдь не так легко заполучить, как считают дилетанты. Охранные чары кладбищ, противодействие мэтров ритуальных услуг, опечатывающих места захоронений, гнусное качество гробов и грунтовые воды, из-за чего кадавр портится телом и нравом раньше, чем ты до него доберешься. Мумифицирование и кремация, войдя в моду с конца прошлого столетия, сильно осложнили ситуацию на рынке тел, ряд лже-гуманистических законов вступил в конфликт с естественными потребностями некромантов…

Короче, если верить пословице, сойдет сто потов, пока дрейгур готов.

Кто был автором идеи кадавральни, история умалчивает – дело обыкновенное для периода власти Бенедикта Прагматика. Но настал прекрасный день, когда все вороны, грачи, щеглы, воробьи и даже соловьи Чурихской долины запели с одного голоса. Длилось это единогласие недолго, спустя месяц птицы вернулись к повседневному щебету, карканью и бульканью, только дело уже было сделано. Дивясь осмысленности птичьего грая, население узнало и запомнило крепко-накрепко, что если у кого имется лишний покойник, а лишних денег, напротив, не имеется…

Привыкнув к соседству с замком некромантов, жители долины отнеслись к ситуации с толикой черного юмора. Собираясь вечерами хлебнуть пивка и выкурить трубочку, бондари и пахари, скорняки, печники и рыболовы наперебой советовали друг дружке съездить к мудрым некротам, торгануть любимой бабушкой. Мужьям вторили жены, собираясь у колодца или на завалинке. Лузгая семечки, бабы судачили о дурнях-гроболазах, которые за своим колдовством напрочь позабыли о приличиях и семейных добродетелях. Бортника Кумбу Спорыша придавило сухой лесиной – на похоронах родичи и гости помирали со смеху, представляя, как вместо могилы кладут Кумбу в телегу, везут в Чурих и долго спорят о цене, прежде чем ударить по рукам. «Шапка золота, не меньше! – громче всех хохотал Кумбин зять, бойкий красавец Фишка, любитель хмельного сладкого меда и партии в „сударика“. – Тестюшка, не во сглаз будь сказано, мужик ядреный, смекалистый! Дорогого стоит!»

Он ночью и выкопал усопшего бортника, свезя в кадавральню.

На почин, так сказать.

Шапку золота, разумеется, Фишке не насыпали. Но гонорара за проданного тестя вполне хватило на неделю беспробудного пьянства. Остаток денег предприимчивый красавец проиграл в «сударика», был крепко бит на сороковины смерти бортника, ходил по деревне враскорячку, громко страдал и приставал к супруге с нескромным предложением: пошли, мол, с лопатой на погост!

Там еще много кто из семьи задарма бока пролеживает…

Через два года к кадавральне проложили новую, мощеную дорогу: чтоб телеги не вязли в грязи. Долиной прибыльное дело не ограничилось – возили из близких мест, возили издалека, обнаружив, что «товар» по пути в Чурих сохраняется чудесным образом и дополнительных мер по береженью не требует. Придирчивое отношение некромантов к качеству предлагаемых кадавров росло день ото дня. Разленившись, чурихские маги крутили носом при виде стариков, пусть даже крепких и годных к употреблению; тщательно выясняли биографию покойного, изучая жизненный путь. В обслугу замка кого попало не брали, стремясь сочетать крепость телесную с добронравием и приветливостью души. А уж для экспериментов оставлялись наилучшие, наисвежайшие, кладези достоинств – строже, пожалуй, отбирали лишь в королевскую гвардию.

Отбор, что странно, положительно сказался на увеличении притока клиентов. Каждый, кто сумел выгодно продать кадавра, хвастал напропалую: мой-то, мой! дядя, тетя, сноха, деверь! в нашем роду всяк наособицу! смертию смерть поправ! ого-го!!!

Таких уважали.

Да и с первого взгляда было видно: отдаем родственников в хорошие руки. Кадавральня радовала глаз: уютные, чистенькие домики, дорожки между жилищами присыпаны белым песком, ласковый шорох криптомерий, живописный спуск к озеру, песчаный пляж; к слову, редкость – в остальных местах берег Титикурамбы изобиловал скалами. Превосходные ледники для хранения тел, где круглые сутки играла классическая музыка – чья-то идея, как обычно, с успехом реализованная гроссмейстером Бенедиктом. Исследования доказали, что гармония композиций, большей частью разнообразных «Requiem» и «Marche Funebre», на треть сокращает манозатраты по витализации объекта. Музыканты нанимались живые: во-первых, дрейгурам элефант на ухо наступил, во-вторых, сезон в Чурихе для скрипачей и фаготистов получался выгодней службы в благотворительном оркестре Фридриха Бьорке, известного мецената.

Прибавьте к этому молоденьких ведьмочек – слушательницы начальных курсов факультетов некромантии дрались за право летней стажировки в кадавральне Чуриха.

– Идиллия! – сказал Адальберт Меморандум, дипломированный поэт и штабс-секретарь Ложи Силлаботоников, проездом посетив Чурих.

Здесь он написал оду «Восстань, судьбой благословенный!», выпил рябиновой, завещал свое тело местному кладовщику и к вечеру уехал. Завещание, впрочем, через семь лет переписал, решив упокоиться в мавзолее, выстроенном благодарными поклонниками.

Перед отъездом стихотворец задержался у ворот, глядя, как на специально отведенной площадке дрейгуры начищают ваксой тени. Ритмично мелькали щетки, кисло воняла в коробах вакса, тени поднятых , сизые под лучами позднего солнца, наливались странной, полуночной чернотой, и улыбки на довольных лицах дрейгуров становились широченными, как шаровары ландскнехтов. Вопрос о составе ваксы остался без ответа: помимо сажи, туда входил секретный «оживляж» – комплекс заранее подготовленных снадобий. Всасывая наваксенную тень в течение недели, дрейгур потом служил не за страх, а за совесть, впятеро дольше обычного.