Генри Олди - Приют героев

Не выдержав, Анри обернулась. Процесс откармливания гусей под «жирную печень», был ей известен: в глотку птице трижды в день вставляли воронку с узким носиком, наполняли грудой мелких орешков и пропихивали еду вниз специальной толкушкой, массируя гусю шею. Такое врагу не пожелаешь, а тут всего-навсего соли спросили.

И чего Фрося взъелся?

Молодцеватый дрейгур – чуть более розовый, чем остальные восставшие труженики, но не слишком – пятился назад от их стола, дрожа всем телом. Губы дрейгура тряслись, ритм движений разладился. Видно было, что покойник чует за собой вину, но в чем эта вина состояла, оставалось загадкой.

– Простите, набольший товарищ Эфраим!..

– Соли ему… Вот возьму и на хвост насыплю!..

– Больше не повторится!..

– Вы уверены, малый товарищ?

– Да!.. клянусь… искуплю…

– У нас немного правил, друзья мои, – внезапно забыв о виноватом дрейгуре, гроссмейстер заулыбался и просиял летним солнышком. – Но кое-что следует запомнить, во избежание. Значит, так: соли малым товарищам не давать. Станут клянчить – гнать в три шеи! И, самое главное: ничего мясного, включая птицу и рыбу. У малых товарищей отдельная диета, ее нарушать нельзя. Все рабочие дрейгуры – вегетарьянцы. А посему, если вы помните старо-реттийский корень слова vegetus – бодры, крепки и свежи!

И впрямь, только сейчас Анри обратила внимание: на столах, за которыми подкреплялась чурихская обслуга, стояли тазы с мелко рубленой зеленью, блюда с фруктами и овощами, миски с бобами и чечевицей, кувшины с молоком и киселями…

– Но вы же просили дрейгура принести нам еду! – вигилла указала на телячий шницель в своей тарели. – Что ему мешало по дороге украсть кусочек мяса? Или взять солонку с пустого стола, без спросу?

– Малый товарищ ничего не может украсть или взять без спросу. Мораль малых товарищей неизменно на высоте. Соль или мясо ему должны дать. Добровольно. Кто-то из живых. Таково условие, необходимое и достаточное. Если угодно, таково природное свойство организма, поднятого для вторичного использования.

– Зачем такие ограничения? – деловито осведомился малефик, дожевывая пирог с ливером. – Экономия средств? Я бы тогда установил дополнительный запрет на перец и пряности – они дороже мяса.

Эфраим стукнул себя кулачком в морщинистый лоб, словно это косвенным образом объясняло правила Чуриха.

– Экономия? Нет, коллеги! Трижды нет! Кто первый враг дрейгура, бидриогана, зомбея, кыд-кудара, фуксылнуна и им подобных?

– Кто? – поддержал Фернан Тэрц. Узкое, подвижное лицо лже-стряпчего выражало живейший интерес к теме разговора. – Осиновый кол? Волхв-губитель? Молния о пяти счастливых зубцах?!

– Память! Былое, так сказать, и думы! – кулачок еще раз стукнулся в лоб, на сей раз крепче. – Эта хроническая и неистребимая до конца зараза! Этот бич поднятых! От соли, и в особенности от мяса малый товарищ испытывает ужасные рецидивы памяти. Он вспоминает себя-прошлого, свою трагически оборвавшуюся жизнь, старушку-мать, рыдающую вдову, милых деток – и, соответственно, вспоминает, что в данный момент он категорически мертв. На этом полезные качества малого товарища заканчиваются: он ложится, увиливает от работы, говорит, что всех видал в гробу, дерзит и всячески разлагается. Поэтому мы вынуждены, сами понимаете, ограничивать…

– Почему бы тогда не нанять живую прислугу? Выйдет дешевле, чем этих поднимать: и по деньгам, и по расходу маны…

– Использовать живых людей для удовлетворения низменных потребностей? В качестве слуг? Помыкать себе подобными?! Это безнравственно, коллега! Живой человек – венец творения! Не побоюсь сказать, пуп земли! Омфалос! Голубчик, вы сами представьте: приказывать такому же, как вы, подвергать его насилию за помесячную плату, унижать повиновением… У вас не возникает душевного содрогания?!

Судя по кривой ухмылке малефика, содрогания он не испытывал.

– Вы притворяетесь, – ласково подвел итог Эфраим, возвращаясь к киселю. – Ах, молодость, молодость! Вы хотите выглядеть хуже, чем есть на самом деле. С возрастом вы обязательно поймете, что в сфере обслуживания морально использовать только малых товарищей. К сожалению, в нашей некробщине кое-кто разделяет ваши взгляды, но мы – я имею в виду Совет – боремся с такими отклонениями от общего курса. Мы убеждаем, показываем на личном примере… Вы что-то хотите спросить, сударь стряпчий?

Фернан Тэрц встал и сделался очень серьезен.

Розовый спросонья диск солнца отчаянно продирался к небу сквозь ветви деревьев. Рассвет безошибочно отыскивал прорехи в заслоне. Создавалось впечатление, что из леса за путниками следит стоглазое чудище с пылающими очами. Обер-квизитору даже показалось, что там, в лесу, действительно мелькнула смутная тень, на миг заслонив дюжину огненных зрачков. Человек? Зверь?

Померещилось?

Конрад пустил кобылу рысью, задавая темп отряду. Медлить не следовало, но и загонять лошадей, как нервический пульпидор, барон не собирался.

Примерно через час, когда солнце взмыло над верхушками деревьев, лес отступил от дороги к дальним холмам, а там и вовсе, застеснявшись, удрал к горизонту. По обе стороны теперь тянулись однообразные пологие склоны, сплошь заросшие бузиной и дружинником.

– Ни единой души! Вылезай, потолкуем…

Барон обернулся на голос Коша и обнаружил, что грубоватая реплика хомолюпуса относится к горбуну, которому надоело хорониться в фургоне, в приятном обществе старухи. Рене Кугут устроился рядом с возницей, явно намереваясь с пользой провести время.

Конрад придержал кобылу и поравнялся с фургоном.

– Сударь Кугут, я бы рекомендовал вам не маячить снаружи, пока мы не отъедем достаточно далеко.

– Куда уж дальше, светлость? Вон сколько отмахали! – не замедлил вступиться Кош за нового приятеля.

Горбун в ответ туманно улыбнулся.

– Я ценю заботу, ваша светлость. Скрытность и осторожность всегда находились в числе добрых традиций Надзора, – завершив сей загадочный пассаж, он и не подумал лезть обратно в фургон. – Уверен, под вашей защитой мне ничего не грозит.

– Умён, зубарь!

Кош в приступе дружелюбия хлопнул пульпидора по плечу, отчего тщедушный Рене едва не вылетел на дорогу. Оборотню пришлось ухватить дружка за шиворот, водворяя на место. Горбун мужественно стерпел это проявление теплых чувств.

– Я с детства полагал, что Надзор Семерых занимается нужным и благородным делом, – продолжил Рене Кугут, восстановив равновесие. – С младых, знаете ли, ногтей. Мне всегда импонировала тайна, которая служит высоким идеалам. Даже если общество эти идеалы отвергает.

Он выжидательно уставился на барона.

– Ну… это да, конечно… – после долгой заминки выдавил сбитый с толку обер-квизитор. Затягивать паузу или отмолчаться он счел невежливым. Барон искренне жалел, что подъехал к фургону и завел беседу с горбуном. Вспоминалась детская сказка, когда колдун из Ла-Ланга, отправляя мальчика Дюшика в подземелье на поиски старого башмака лепрекона, наставляет хитроумное дитя: «Главное – молчи! Заговоришь с лепреконом – пропал!»