Феликс Крес - Королева войны

Однако на этот раз в поединке с этой полубогиней Эзена одерживала верх. Одна непредусмотрительная фраза Анессы дала понять княгине, что Жемчужина ведет какую-то игру. Давно, очень давно! Она всегда и постоянно позволяла ей почувствовать свою неприязнь. Она всегда была чересчур вежлива, прямо-таки услужлива. И теперь, вдруг — один-единственный вопрос, обращенный к ней непосредственно и свободно, как… к настоящей госпоже Сей Айе, для которой ее первая невольница может быть подругой. Почему Анесса забыла, что перед ней стоит узурпатор? Неужели Жемчужина Дома могла хоть на мгновение забыть, что разговаривает с прачкой?

Разве Йокес, окажись он под началом старика нищего, смог бы хоть на мгновение посчитать его ровней?

— Анесса, — сказала Эзена, глядя невольнице прямо в глаза, — ты живая женщина, не кусок дерева. Что означает — ты должна меня не любить или даже ненавидеть. Мы обе знаем, что я заняла твое место. Если уж какая-то из невольниц Сей Айе и должна была стать здесь госпожой, то Жемчужина Дома, не прачка. А среди Жемчужин Дома ты была единственной, достойной звания госпожи Доброго Знака.

— Ваше высочество, я не могу этого слышать. Это неправда. Я бы не позволила себе…

— Ха! — сказала Эзена. — Вот она, искренность.

Она шагнула вперед.

— Ты должна меня презирать и испытывать ко мне неприязнь, — повторила она. — Так почему же ты меня не презираешь и не ненавидишь?

Анесса молчала. Княгиня заметила крохотный, едва различимый… да, след беспокойства. И почувствовала, что это уже не случайность. Она вела сражение и, возможно, одерживала в нем верх. Пользуясь простейшей возможной тактикой — задавая простые вопросы.

— Почему я стала госпожой Сей Айе? Почему не ты?

— Не знаю, ваше высочество. По воле князя Левина, этого вполне достаточно.

— Чем руководствовался князь?

— Не знаю, ваше высочество. Мне не положено об этом догадываться.

— Положено. Впрочем, тебе незачем догадываться, ты и так знаешь. Так? Чем руководствовался князь?

— Ваше высочество, я… не знаю.

Искусство ведения разговора старый князь Сей Айе считал самым важным. Уроки, которые он давал Эзене, всегда начинались именно с этого. Впрочем, они разговаривали очень много, почти без перерыва. Конечно, в утонченном словесном поединке с Анессой у Эзены не было никаких шансов — чему она могла научиться за столь короткое время? Однако имелось несколько не слишком изысканных способов, напоминавших скорее удары топором, чем борьбу кинжалом. «Спроси много раз об одном и том же, — говорил князь, — и, возможно, тебе удастся вывести собеседника из равновесия. Никто не обладает бесконечным терпением. Так что не обращай внимания на ответы и спрашивай до тех пор, пока не услышишь ответ, отличный от остальных, — злорадный, презрительный или гневный. И ответ этот может оказаться истинным или по крайней мере близким к правде».

— Анесса, — сказала Эзена, — почему ты не стала госпожой Сей Айе? Почему князь выбрал меня? А должен был тебя.

— Ваше высочество, я в самом деле не могу оценивать решения князя.

— Не можешь оценивать решения?

Она улыбнулась, почти сочувственно.

— Я слышала как-то раз, как вы шутили во время прогулки верхом. Его высочество рассказывал довольно-таки фривольные анекдоты. Ты назвала его похотливым старым козлом, а он искренне веселился… Кого ты хочешь обмануть, Жемчужина Дома? Я сыта по горло твоим дурацким позерством, твоей ложью и притворством. Князь мне обо всем рассказывал, ты была его подругой, а невольницей, похоже, никогда. Он дал тебе свободу, — неожиданно выстрелила она наугад, ведомая одной лишь интуицией. — Тебе вовсе незачем здесь быть и даже со мной разговаривать. У Йокеса свой контракт, и он вынужден служить прачке. Тебе же это незачем. Так почему же ты служишь? Я слушаю.

Вражеское войско рассыпалось в пыль. Эзена чувствовала, что еще слово, может быть, два или три — и она вырвет у Анессы признание. Однако все происходило чересчур быстро. Нанеся удар в самый центр вражеской линии, княгиня неожиданно узнала собственную силу и… растерялась. Побежденный враг бежал с поля битвы, но неопытный предводитель победоносной армии не знал, как организовать погоню. Сказав на несколько фраз больше, чем следовало, Эзена позволила противнице несколько остыть.

— Я все еще невольница, госпожа. Я не приняла дара его высочества. Я не хотела, чтобы он отпустил меня на свободу. Сейчас я об этом… жалею.

Наступила короткая пауза. Враг вновь собрался с силами. Возможность нанести ему сокрушительный удар миновала.

Эзена почувствовала, как на нее наваливается усталость. Оставив Анессу, она подошла к пруду. Поверхность воды была абсолютно неподвижна. Большие факелы, казалось, плавали в глубине пруда. Отражения…

— Я мучаюсь, Анесса. Неужели ты и в самом деле этого не видишь? Я не хотела всего этого, ты же знаешь. Каждый день ты недвусмысленно давала мне почувствовать, что я заняла твое место… Но сегодня я узнала кое-что, куда более важное. Что все это неправда. Я могла понять твое поведение, когда ты не соглашалась на… на мою персону. Мне было больно, но понять было можно. Но теперь? Теперь это самая обычная жестокость. Ты не питаешь ко мне презрения, ты его лишь демонстрируешь. Зачем?

Последнее слово, собственно, не было вопросом — скорее выражением бунта и протеста. Эзена не ожидала ответа, а Жемчужина Дома его не дала. Встав рядом, она уставилась на гладь пруда. В неподвижной воде отражались фигуры двух женщин. Княгиня, освободившись дома от рубашки и простой юбки, была теперь одета в темно-зеленое платье с коричневыми и черными вставками, столь же прекрасное и роскошное, как и платье Жемчужины Дома. Черные волосы покрывала шелковая зеленая сетка с поблескивавшими на перекрестьях нитей маленькими изумрудами. Если тело госпожи Сей Айе и уступало совершенством телу ее невольницы, то платье скрывало все недостатки. Лица были равны друг другу, хотя и происходили с двух разных полюсов женской красоты. Выразительное лицо армектанки — широкие брови, смелые очертания ноздрей, маленький подбородок — являло собой решительный, возможно, слегка мрачный и даже пугающий тип красоты, хотя шаловливые разноцветные глаза в окружении длинных ресниц слегка смягчали впечатление. Дартанке на вид было лет девятнадцать; черты ее были более мягкими, необычно изящными, не столько женскими, сколько девичьими, но при этом чувственными и сладострастными — очертания ее нежных гy6 могли наводить на прямо-таки… похотливые мысли. Губы эти, казалось, говорили: «Я вечно неудовлетворена…» Такие женщины были попросту опасны.

— Я была слепа, — после долгого молчания сказала Эзена, и в голосе ее неожиданно прозвучала неподдельная злость. — До сих пор я была совершенно слепа. Я чувствовала себя узурпатором, и мне даже в голову не пришло, что кто-то может воспринимать это иначе. А ведь, выслушивая от тебя сотни злорадных замечаний, я ни разу не слышала… — Она не договорила. — Вот именно. Так почему же, Анесса, не тебя сделали госпожой Сей Айе?