Дмитрий Емец - У входа нет выхода

– Парашют в студию! – ворчливо сказал Сашка.

Рина пропустила его слова мимо ушей. Когда девушка ораторствует, слуховые центры у нее обычно блокируются. Безвылазно проторчав у пегов все лето, она поднабралась кое-какого опыта. За исключением опасного для новичков Арапа и грозной легенды пегасни – Зверя, Рина перебывала в седле у всех пегов ШНыра. Конечно, до старших шныров ей было далеко, но с некоторыми из средних она была почти на равных. Или ей самой так казалось.

И потому было дико обидно, что средних шныров пускают на пролетки и нырять, а ей даже на метр не позволено отделяться от земли. Поработал лошадь – бери тачку, вилы и вперед. Регулярный физический труд – лучший друг шныра.

Ворота пегасни были приоткрыты. Горели две лампы – одна дежурная, тусклая, а другая в деннике у Азы. Рина заглянула в денник. Ул спал в углу на одеяле, укрытый шныровской курткой. Рядом валялся измочаленный соломенный жгут. Видно, Ул тер бока и ноги кобылы, пока окончательно не выбился из сил.

– Бедная! – сказала Рина. – Лучшая кобыла во всем ШНыре! Средние шныры уже интриговали, кому достанутся ее жеребята. Самое обидное, что это даже не ведьмари.

– Не умрет? – спросил Сашка.

– Суповна говорит: надо ждать кризиса. Кобыла здоровая, может, и вытянет.

Рина принесла воды и, осторожно переступив через таз, в котором валялись шприцы и отбитые ампулы, губкой вытерла Азе глаза и ноздри. Кобыла попыталась укусить губку.

– Она, похоже, пить хочет! – ворчливо сказал Сашка.

Двумя руками он приподнял кобыле морду, а Рина подсунула под нее ведро. Это было дико неудобно. Ведро приходилось перекашивать. Вода расплескивалась. Все-таки Аза выпила треть.

– Дохлый номер! Проще было всунуть ей в горло шланг, – буркнул Сашка, устраивая голову кобылы на подстилке.

– Не передумал? Идем! – шепнула Рина.

Сашка выскользнул за ней. В соседнем деннике грохотал железом конкурент красавца Цезаря – гнедой жеребец Зверь. На Звере не ныряли – он был слишком непредсказуем. Денник Зверя был обшит изнутри металлическими листами, а со стороны двери даже и толстой резиной. Иначе нельзя: он рвал зубами и людей, и лошадей, бил и задом, и передом, а собак ненавидел исключительно – до лютости. Крупную овчарку, как-то прорвавшуюся в ШНыр, раскатал копытами по песку, продолжая топтать, даже когда осталась одна шкура.

Октавий обходил Зверя за два километра, а в пегасне, если видел, что его денник открыт, прятался в щель между кирпичных стенок – такую узкую, что туда и человеческая рука не пролезала.

Подпускал к себе Зверь единственного человека – даже не Кавалерию, а среднюю шнырку по прозвищу Штопочка. Не только подпускал, но и позволял делать с собой все, что угодно. Даже выдирать волоски на верхней губе. Эта Штопочка была непонятная девица. В свои девятнадцать выглядела на тридцать. Материлась как рядовой стройбата. Ходила в Копытово играть с мужиками в домино. Общалась только с Настой. О Звере не заботилась. Чистила его небрежно, никогда не притаскивала ему ничего вкусного и загоняла в пегасню, швыряя в него песком. Когда же, подражая ей, песком в Зверя однажды швырнул Вовчик, ему пришлось накладывать шесть швов.

– И как такая Штопочка оказалась в ШНыре? – спросила однажды Яра, наблюдая, как вопящая девица гоняется за Зверем с жердиной, а тот, угрожая, бьет по воздуху передними копытами.

– В ШНыр ведут разные пути. Никто никогда не знает какие. Точно так же разные пути ведут и из ШНыра. Так что главное тут – принимать все как есть и не лезть со своими суждениями, – ответила Кавалерия.

В своем ряду Икар спокойно грыз пластиковую бутылку – будто курил сигару. По соседству с ним в длинном денничке-вольере тусили жеребята, недавно отнятые от мамок. В проходе ошивался непривязанный ослик Фантом и совал морду: требовал ласки. Ночь – не ночь, ему все равно. Рина поспешно спрятала руки за спину.

– Сгинь, графоманская сила!

Фантом обиделся и ушел, двигая ушами.

– Тебе надо самого смирного. Кто у нас самый смирный из летающих? – Рина заглянула в амуничник. Сдернула с гвоздя уздечки, тяжелые седла тащил Сашка.

– Дельта? – неуверенно сказал Сашка.

– Дельту Кавалерия запрещает трогать до ноября. Она жеребая.

– Она же старушка! – поразился Сашка.

– Все вопросы к Цезарю… Давай тогда так: ты – Аскольда, я – Миниха. Аскольд еще трехлеток, а Миних – очень спокойный мерин.

Рина нырнула в денник к Миниху. Старый мерин с бело-желтой проточиной совался мордой в пустую кормушку, потом резко дергал морду на себя и слушал звук.

Сашка некоторое время понаблюдал, как Рина седлает Миниха, а потом потащился к Аскольду. Трехлеток Аскольд был плодом дельфийской кобылы Роксоланы – изящнейнего существа с огромными глазами, и тяжеловоза по кличке Паровоз, который использовался на подмосковном конном заводе для укрупнения поголовья рабочих лошадей. Шныр, упустивший кобылу, получил жуткий нагоняй и три месяца уныло выгребал навоз. Кавалерия и Кузепыч опасались, что жеребенок родится бескрылым, однако дельфийская кровь пересилила. Поначалу похожие на культяпки, крылья Аскольда быстро обросли перьями, и вскоре от их энергичного взмаха поднималась волна воздуха, открывающая ворота пегасни.

В остальном же это был вылитый папочка – медлительный, флегматичный, громадный как слон. Широченный круп. Хвост как веник. Мохнатые ноги с громадными копытами. Когда Аскольд в первый раз взлетел, посмотреть на это собрался весь ШНыр. Лучше всех коллективные ощущения выразил Кузепыч. «Только б это не рухнуло на крышу!» – сказал он.

Рина быстро оседлала Миниха и отправилась помогать Сашке. Забравшись с ногами на седло, Сашка подпрыгивал, пытаясь поймать морду Аскольда. Трехлетку седлаться не хотелось. Он злился и недовольно похрюкивал.

– Не суйся к пегу, когда он скалится! – предупредила Рина.

– Я думал, он улыбается, – оправдываясь, сказал Сашка.

– Сейчас я тебе улыбнусь!.. А ну прррими! – прикрикнула Рина на Аскольда, ловя его голову правой рукой в охват. – Бери уздечку! Расстегивай подбородный, трензель расправь! Куда в зубы суешь? Много лишних пальцев? Хорошо, что это Аскольд! Ты так Эриху сунь!

– Ты же суешь! – оправдываясь, сказал Сашка.

– Я нажимаю на беззубый край!.. – Рине приятно было покрикивать на Сашку, как на нее саму все лето покрикивали старшие и средние шныры.

Продолжая ворчать, она оседлала Аскольда и велела Сашке вывести его из пегасни.

Рядом с тяжеловозом-полукровкой старичок Миних казался летающим чучелом, но чучелом задиристым. На третьем разминочном круге подловатый дедушка воспользовался тем, что Рина отвлеклась, подкрался и тупыми зубами ухватил Аскольда за внутреннюю часть ляжки. Это было дико больно. Трехлеток решил, что его сжирают заживо. Мгновенно утратив мужество, он прижал уши и стал удирать.