Константин Кривчиков - Дочь Озара

Во Всемирном музее антропологии в зале верхнего палеолита есть удивительно красивый экспонат — нож из яшмы. Темно-розовый, почти красный камень оттеняет ручка из рога благородного оленя, пожелтевшая и растрескавшаяся от времени. В ярком свете неоновых ламп по поверхности тонкого лезвия переливаются тревожные багровые блики, словно пытаясь вырваться из границ, определенных рукой неизвестного мастера. Возникающий эффект наводит на раздумья о вечной борьбе и единстве противоположностей: содержания и формы, живого и мертвого, света и мрака…

Таблица на витрине сообщает о том, что возраст ножа примерно пятнадцать тыс. лет. Он был обнаружен археологами в пещере на склоне горы Арус в Южных Пиренеях, на месте стоянки древних людей.

Первая мысль, приходящая в голову при взгляде на артефакт Каменного века: как он мог сохраниться в таком хорошем состоянии столько лет? Но специалисты знают, что яшма очень тверда. Среди поделочных камней она не знает соперников — ее твердость уступает только алмазу, корунду и топазу.

Яшма входит в число самых древних каменных материалов, с которыми познакомился человек и, наверное, ее можно включить в условный рейтинг самых красивых и мистических камней. В Древнем Египте из яшмы изготавливали печати и амулеты. На поверхности камня вырезали различные изображения, и такое изделие называли геммой. Яшме приписывали лечебные свойства. В Древнем Риме больные носили на шее амулеты из яшмы, на которых были вырезаны их имена. Согласно Библии, яшма входила в число двенадцати камней, украшавших одежды первосвященников.

Но археологическая находка, хранящаяся в музее, относится к гораздо более раннему периоду в истории человечества. Не трудно догадаться, что древние люди ценили этот материал, прежде всего, за прочность. Яшмовые скрёбла, ножи, наконечники для стрел и копий практически не истачивались, не тупились и редко ломались.

Нож — специфический предмет. Можно предположить, особенно с учетом тех простых и жестоких времен, что через чьи бы руки не прошел нынешний музейный экспонат — детские, женские, мужские — им многие годы резали шкуры и мясо, закалывали животных и, увы, убивали людей. А потом, по какой-то неизвестной нам причине, кто-то из его последних владельцев надолго оставил нож под сводами пещеры. Но благодаря именно этому обстоятельству он дошел до нас в почти первозданном виде.

Летели годы, грузно шли века и медленно ползли тысячелетия. Люди научились выращивать пшеницу и ковать железо, они создали государства, придумали порох и пенициллин, изобрели колесо, микроскоп и баллистическую ракету… А нож все лежал в забытой Богом и людьми пещере на склоне Пиренеев, пока не был там обнаружен, совсем недавно, пытливыми археологами. И вот теперь он на музейной витрине.

Когда смотришь на это изумительное творение рук древнего мастера, вспоминаются гениальные строки Александра Блока: 'Случайно на ноже карманном / Найди пылинку дальних стран — / И мир опять предстанет странным, / Закутанным в цветной туман!'

Вот одна такая пылинка, долетевшая до нас из темного и загадочного пространства времени.

Трое мужчин присели около дерева. Первым что-то пробурчал вожак.

— Добрый день, — интерпретировал толмач, никогда не утруждавший себя особой точностью перевода.

— День добрый, — закончил обмен вежливостями вождь и сразу приступил к делу. — Мы видели, ты взял много пленных. Зачем тебе столько?

— Съедим, — спокойно ответил вожак.

— Мы так не договаривались. Мы говорили — не больше трех, — вождь показал три пальца.

Вожак посмотрел на пальцы вождя с недоумением:

— Тебе жалко этих людей? Любой охотник знает, когда куропатки сами идут в руки, их не считают, а бьют. Зачем упускать добычу?

— Людей мне не жалко…Ладно. Она у вас?

Вожак сморщил нос. Начиналась скользкая тема.

— Нет…

В это время за перевалом…

'Бородач' начинал отставать. На мягкой после ночного дождя почве ступни скользили и влипали в грязь. Мощь массивных костей и мышц первобытного охотника, так помогавшая в схватках со зверями и в стычках с сородичами, оборачивалась потерей скорости. Сильный и резкий, он оказался слишком тяжел для такой изнурительно долгой погони за легким и сноровистым противником. К тому же 'рыжая' правильно выбрала путь отступления.

Там, в расщелине у речки, где 'бородач' застукал эту нахальную чужачку, потрошащую его силок, можно было схватить ее сразу: расстояние-то всего ничего, несколько прыжков. Но стоило чуть промедлить, как 'рыжая' шустрой белкой рванула вбок по скользкому склону — только тощие пятки засверкали. Охотник, зарычав от обиды и ярости, бросился следом, но утраченные мгновения успели превратиться в несколько дополнительных метров отставания. Он продолжал бежать, его направляли и подгоняли злость, голод и инстинкт зверя, видящего добычу, который моментально вспыхивал в нем в подобных случаях. Но 'рыжую' гнал страх, и это жуткое чувство, чувство страха преследуемой жертвы, бешеными толчками крови вливало дополнительные силы в ее тщедушное тельце.

— Их, ой, ай! — периодически то вскрикивала, то визгливо всхлипывала чужачка, вызывая у 'бородача' смешанное чувство отвращения и возбуждения, заставлявшее кидать в топку испепеляющей погони последние калории.

— Ну — ей — чу — ей — ох — ух! Э-эх!

По пологому склону женщина удирала почти по прямой линии, с легкостью горной козы перепрыгивая крупные валуны — мужчина их огибал, теряя драгоценные мгновения. Внизу ступни проскальзывали на глинистых участках, затем грунт стал более жестким — песчаник и камень. 'Бородач', почувствовав себя увереннее на твердой опоре, начал сокращать расстояние.

Но тут 'рыжая' изменила тактику. Склон набирал крутизну, появились скальные выступы. В какой-то момент преследователь почувствовал что двигается зигзагами, наискось, а то и вдоль склона. Затем он заметил, что и бежит рыжая негодяйка уже не наобум, а по кем-то проложенной тропинке. Темп стал рваным, часто приходилось притормаживать, и это еще больше изматывало погрузневшего за последнее время охотника. Да, обленился, набрал вес от летнего изобилия пищи, не требовавшего ежедневно повышенных усилий. Усталость выплескивалась судорожным дыханием из широко распахнутого рта:

— Ху, уф, ха, фу-у…

Эх, если бы он не замешкался на берегу! Хотя и понятно — не ожидал такого подвоха на собственной территории, где раньше никто не смел покуситься на его добычу.