Оксана Демченко - Королевский маскарад

Имение маркизов Алид’зим располагалось на границе Бильсы и исконных, древнейших, земель Империи, откуда она и начала свое развитие три века назад. С тех пор владения все прирастали, а старые фамилии – основатели закона, хранители традиций и устоев – приходили в упадок. Более сильные и молодые, те, кто, отталкивая стальными локтями прочих, пробился к императорскому трону и успел вырвать самый жирный кус новых земель, получили полноту современной власти. Роль’гисы когда-то были бедны и не считались древним родом. Но кто теперь решится упомянуть крамольное? Дед нынешнего патриарха Мария Роль’гис стал принципалом юга и сумел перекроить его так, чтобы все лакомое и лучшее из числа новых завоеваний и присоединений досталось детям. Они завладели побережьем, богатейшими портами, виноградниками, шахтами, а также всеми лежащими чуть севернее черными землями, дающими наилучшие в Империи урожаи…

Отец Лаура служил императору, хранил его интересы и не умел копить обиды, полагая, что это бессмысленно и недостойно. Он был одним из основных посредников в важнейших переговорах с Бильсой – ведь там, у соседей, знатность и древность рода ценили выше золота. В Бильсе и семь поколений спустя помнили, чьей рукой написан давний договор о границе между двумя государствами…

Когда север и юг Империи впервые попробовали силы в перетягивании внимания правителя и ресурсов двора, старший Алид’зим выбрал сторону юга. Он знал, что эр-герцог Ловид – опасный человек, и не желал видеть его на троне. А еще он верил, что герцог Марий Роль’гис не бросает тех, кто ему верен.

В общем-то отец был прав… Герцог даже не изволил заметить, как растоптали его небогатого, но верного союзника. Зато Лаур отлично помнил ту осень. Ему как раз исполнилось восемнадцать. Он усердно чистил старого коня, готовя к продаже. Юноша робко надеялся, что верному другу отца повезет, его сочтут достаточно сильным и возьмут для работы – все лучше, чем на живодерню. Когда-то жеребец знал иные времена, его подарили отцу в Бильсе, и происходил он из табунов самого хана. Но кому это теперь интересно, если седому коню более двадцати лет?

На горизонте копились тучи, обозначая приход затяжных сезонных дождей. По сухой еще земле деловито пылили оценщики из службы патрия – именно там рассматриваются долговые тяжбы. Отец лежал в доме, возле него неотступно сидела мама, сестры хныкали в своей комнате. Вещи – то немногое, что они могли взять, что не представляло ценности и не будет вечером продано с открытого торга, – уже лежали в придорожной пыли, увязанные в тюки. Идти семье было совершенно некуда, и оттого поднимать взгляд к хмурым тучам особенно не хотелось. Отец очень болен, но уже к ночи надо освободить дом…

Тогда Лаур впервые увидел хат-логрима: о всемогущих и опасных исполнителях воли эр-герцога прежде доводилось лишь слышать.

Мужчина средних лет и незапоминающейся внешности явился к дому опального разоренного маркиза в простой дорожной карете без гербов. Поднял шторку и поманил юношу. Позже Лаур много раз пытался представить, как сложилась бы его судьба и жизнь остальных домочадцев, отвернись он от кареты. Не отвернулся. Отцовская наивность жила и в сыне: ему вдруг показалось – это человек Мария Роль’гис, и, значит, беды их семьи уже решены.

Лаур подошел к карете. Человек оценивающе изучил его с головы до пят, чуть дернул уголком рта и показал бумаги на имение и увесистый мешочек. Развязал, высыпал на ладонь несколько монет, давая убедиться – золотые. И изложил дело, ничего не скрывая.

– Твой отец оскорбил моего господина. За это можете заплатить вы все, сдохнув к весне в придорожной канаве. Или ты один, уехав теперь со мной. Здесь пятьсот лонгрифов золотом и расписки на все ваши долги со сроком оплаты в ближайшие пять лет. Золото перейдет к твоей семье теперь же, а расписки будут уничтожены, когда ты отработаешь за них. Пять лет, по году за каждую. Покупаем мы тебя дорого, но ты симпатичный мальчик, да и лучшего ответного оскорбления гордому дураку маркизу нельзя выдумать. Для начала эр-герцог намерен подарить тебя на день рождения своей сестре. Я пойду в дом и сам все скажу старому блюстителю традиций, садись в карету. – Хат-логрим шевельнул бровью и насмешливо уточнил: – Или ты тоже ценишь честь семьи выше ее благополучия и здоровья? Тогда возвращайся к прерванному делу. Весной я куплю любую из твоих сестричек за миску луковой похлебки.

Он уверенно толкнул дверцу экипажа и ступил на подножку, откинутую расторопным слугой. Пока хат-логрим шел к дому, еще не поздно было его окликнуть. Но у Лаура язык прилип к нёбу. Он смотрел на старого коня с запавшими надглазьями, провалившейся спиной и выпирающими ребрами. И понимал, что именно так теперь выглядит весь род Алид’зим. Сегодня, с последним ударом молотка, конь отправится умирать на живодерне – быстро и не очень болезненно. А людям достанется худший удел. Долгое и мучительное угасание. Отец твердит в полубредовом забытьи горячки, что у него есть друзья и скоро они придут и помогут. Перечислял имена, звал, рассказывал, какие это достойные люди…

Когда ты слаб, беден и в опале, даже очень достойные люди начинают страдать от расстройства памяти – это Лаур понял уже давно и твердо.

И он сел в карету.

«К весне у сестер уже появятся новые платья, – отрешенно думал юноша. – Конь вернется в старое стойло, и кормить его станут куда лучше прежнего. Глядишь, снова шкура заблестит. И крышу починят, дожди не зальют библиотеку…»

Он думал про множество мелочей, не имеющих ни малейшего значения. Потому что не желал знать того, что видел отчетливо, словно сам стоял в комнате рядом с хат-логримом: как тот говорит, сухо и деловито, как лицо отца становится строгим и сосредоточенным, и старый упрямый маркиз произносит нечто вроде: «Увы, боги не дали мне сына, одна надежда – дождаться наследника славного рода Алид’зим от моих достойных дочерей».

Логрим вышел из двери, насвистывая модную при дворе мелодию довольно пошлой песенки. Следом выглянула одна из сестер, охнула и побежала к матери – на ходу она кричала, что брат и правда всех предал из-за денег… Логрим свистнул, подзывая старшего оценщика службы патрия, показал ему бумагу, велел расписаться, отдал второй свиток. Тот подобострастно закивал, отвернулся и, рыхлый и тучный, тяжелой трусцой побежал отменять опись земель. Сильнее он спешить не мог – и так старался сверх меры не прогневить опасного человека, обладающего огромной властью.

Хат-логрим сел в карету, не глядя на свое приобретение. Чуть задумался, повернулся к юноше, усмехнулся:

– Знаешь, малыш, а ведь это начало совершенно иной жизни. Интересной и куда более настоящей, чем прежняя. Твой отец наивен и старомоден. Он полагает, что людьми должна руководить честь. Но честь – костыль для стариков, которые уже никому не нужны. Ты молод и можешь сам ходить, без палочки.