Татьяна Апраксина - Поднимается ветер…

— Н-да, — после паузы сказал Реми. — Узнаю влияние моей ненаглядной сестренки. Продолжайте в том же духе, Анна, а то, когда вы молча хлопаете глазами и ртом, вы похожи на рыбу. Такую, знаете, свежевыловленную изумленную рыбу, не понимающую, что с ней творится. Остроумие вам больше к лицу.

— Реми… — начала Мио: братец ответил слишком уж грубо; но гостья только смерила неучтивого собеседника взглядом и слегка улыбнулась.

— Совет старшего подобен щедрому подарку. Спасибо, герцог, — девица Агайрон сделала реверанс. — С вашего позволения, я все же пойду к отцу. Мио, благодарю за гостеприимство.

— Что ты с ней сделала? — поинтересовался Реми, когда Анна ушла. — Подлила в чай хвойника?

— Ты не поверишь, братец, — вздохнула Мио. — Это не я… это она сама.

— Удивительные дела творятся в нашем королевстве…

Порядки в зимнем лагере тамерских войск не слишком отличались от порядков в поместьях. Большинство солдат были рабами, которых их хозяйства отправили на военную службу. Служили в армии пожизненно. Солдат, заслуживший в бою награду, становился отпущенником и мог распоряжаться собой по собственному желанию, но и награждали слишком редко, и большинство таких отпущенников становилось унтер-офицерами, фельдфебелями или даже подпрапорщиками. Иногда унтер-офицерами становились и самые смышленые из рабов, но свободу они не получали. Отпущенники и рабы грызлись между собой, особенно, если были в равном чине, чем и пользовались офицеры, обещая нерадивому отпущеннику назначить его под командование солдата-раба, или обещая усердному рабу назначить его фельдфебелем.

Обращение с солдатами и унтерами поначалу изумляло графа Къела, но, наблюдая за бытом лагерей, он начал понимать, что иначе и быть не может. Рабы, которые не видели в жизни ничего, кроме кнута и сапога господ, и в армии не получали ничего иного. Выбиться, получить свободу или хотя бы повышение, стремились лишь немногие. Большинство считало себя «копейным мясом», которому нет смысла стараться: все равно рано или поздно убьют. Редко кто не воровал: повар тащил последние куски мяса и масла из солдатских котлов, солдаты воровали у повара и друг у друга, а при случае — и у офицеров, хотя за это виновного могли и запороть насмерть. Обычный тамерский солдат был тощ, уныл, нечист на руку и больше напоминал Алви слабоумного, чем бравого вояку. Из всех желаний, присущих человеческому существу, у него было лишь два: наесться вволю и выпить чего-нибудь, хоть дешевого кислющего вина, хоть местного мутного пива. Из всех мер воздействия солдат понимал лишь грубый крик и удар плетью. При виде офицеров солдаты замирали по стойке «смирно» и тупо хлопали глазами, хотя за спиной иногда посмеивались и шутили. Добиться чего-нибудь от такого мужика, старательно изображавшего из себя бревно, можно было лишь угрозами, да и то — поручить солдатам самое плевое дело означало его провалить. То ли тамерские рабы и впрямь были столь глупы, то ли умело притворялись. Землевладельцы отправляли в армию самых нерадивых и неумелых, а также тех, кого считали бунтарями. Из вторых иногда получалось что-то путное, но чаще они заканчивали свою жизнь у позорного столба. С солдатами никто не церемонился, не жалел и толком не считал: эти кончатся — пригонят новых. Из десяти новобранцев в первый год умирали трое или четверо: от простуд, от побоев, от отравлений и желудочных хворей. Остальные редко доживали до сорока лет, при этом в бою погибали лишь немногие. Прочих настигали все те же беды: гнилая горячка, наказания, быстро развивавшиеся внутренние болезни. Впрочем, службу в армии рабы считали меньшей бедой, чем работу в поместьях. Как Алви ни изумлялся при виде вонючей бурды, из которой было украдено все, что годилось в пищу, — а это жидкое хлебово все равно было лучше того, которым кормили рабов-земледельцев. Раз в день солдат получал буханку хлеба местной выпечки, пусть и смешанного с опилками, лебедой и прочей дрянью. Раз в седмицу, по праздничным дням — кусок вываренной тощей курицы и кружку вина. Хилые, многократно штопанные мундиры, были все же теплее того рванья, которое носили крестьяне, а сапоги считались достойной наградой за тяготы армейской службы. Граф Къела сменил трех денщиков, пока не нашел достаточно расторопного и не вороватого. Первый казался с виду самой добродетелью, но на четвертый день Алви не досчитался трех рубашек и подзорной трубы; второй не воровал, но так и не смог постичь страшную тайну чистки тарелок песком после каждой еды. Третий счел северянина еще глупее себя и принялся потихоньку таскать мелочь из карманов Алви, тот сначала не обращал внимания: в остальном толстый усатый дядька был вполне хорош, и на две седмицы граф Къела вздохнул спокойно — тут-то денщик и решил, что ему можно все. В один прекрасный день он утащил уже не медные монетки, а два золотых, пропал с самого обеда, а заявился только под утро, пьяный, как свинья, грязный и в драном мундире.

— Хоть убейте, барин, а не прогоняйте! — верещал он, валяясь у Алви в ногах, и норовя обнять сапоги. — Жизнью клянусь, не буду больше… Противостоящий попутал! Цену пьяным клятвам граф Къела прекрасно знал, и третий денщик отправился назад в свой полк, проклиная неблагодарного иностранца, погубившего невинную душу. Спас Алви верный друг Олуэн, оказавшийся товарищем не на словах, а на деле. Именно он добыл где-то мальчишку, прослужившего уже год в денщиках, и вполне толкового, а, главное, честного. Невозможное, по местным меркам, чудо не пило, не воровало, быстро выполняло все распоряжения, и даже не храпело по ночам. Звали молодого солдата Вир. Через несколько дней оказалось, что светловолосый мальчишка знает грамоту и даже умеет играть на виоле. От музыкальных услуг граф Къела отказался: пиликанье виолы ему всегда напоминало страдания кошки, которой наступили на хвост, а вот умение тамерского раба читать и писать было удивительным. Разгадка оказалась проста: Вир вырос в господском доме. Сын дворянина и дворовой девки, до шестнадцати лет он прислуживал барчукам, и вместе с ними выучился чтению, письму и счету, но потом отец умер, а барыня воспользовалась первым удобным случаем, чтобы сплавить ублюдка с глаз долой. Как он рассказал позже, в армии ему повезло: еще в лагере для рекрутов на него положил глаз проезжавший мимо офицер северной армии и, заплатив начальнику лагеря пару монет, забрал новобранца с собой и определил себе в денщики. Потом его в карты выиграл Олуэн и отправил к графу Къела. Мальчик был доволен своей судьбой: нескольких седмиц в лагере рекрутов ему хватило, чтобы понять, что ему улыбнулась редкостная удача. Судьба денщика была несравнимо лучше судьбы рядового солдата, даже если господин отличался дурным нравом и срывал на прислуге злобу. Денщики спали в офицерских палатках, подъедали остатки обедов и допивали вино, донашивали старые вещи и считали, что процветают.