Татьяна Апраксина - Реальность сердца

— До чего приятные господа у нас нынче, — промурлыкала она. — Надеюсь, надолго?

— Ах, милочка, слов нет, как жаль тебя огорчить, но увы! Господин Гоэллон, поднимайтесь!

— Зачем? Куда?

— Прокатимся верхом, потом посетим королевские купальни.

— Верхом?! — издевается, не иначе. На нем самом уже прокатились верхом, и теперь это весьма явственно чувствуется.

— Вы все-таки не смыслите в развлечениях… — огорчился Флэль. — Вставайте, вставайте! Надо учиться! В первые полчаса Саннио чувствовал себя мешком со страданиями, который вот-вот выпадет из седла, но потом и головная боль, и тошнота куда-то делись, а на смену им пришло наслаждение. Крокус летел быстрее ветра, двое спутников рядом хохотали, едва поспевая за юношей, который гнал коня по скошенному лугу. Они заехали довольно далеко в предместья, когда Бертран Эвье дал команду возвращаться. Проветрив голову, Алессандр чувствовал себя куда лучше, чем раньше. Медальон на груди грел, но больше не обжигал, мир казался цветным и красивым, а не вчерашним, похожим на то, что можно увидеть через закопченное стекло. Бертран и Флэль больше не раздражали, не вызывали желания спрятаться от них в темной комнате.

В королевских купальнях молодой человек еще не был. Огромное здание из белого мрамора было выстроено века три назад, вскоре после легендарного пожара. Тогдашний король Собраны отстроил столицу заново, из угольев и праха, и на пепелище взошли десятки белокаменных соборов, школы, лечебницы, проявились просторные площади с фонтанами, ровные дороги, сады и парки. Были построены и королевские купальни, посещение общих залов в которых стоило — уже который век — ровно один серн. Столько, сколько мог позволить себе даже нищий. Казне не приходилось тратиться на содержание купален, оно окупалось за счет других залов.

В одном из таких и оказался Саннио. Зеленый с прожилками литский мрамор стен, отделанный зеленой изразцовой плиткой неглубокий бассейн с горячей водой, темное, почти черное дерево, густой запах шалфея, тимьяна и мяты, настоянных на меду. После скачки это оказалось особенным удовольствием, а, отдавшись в умелые руки банщика, молодой человек ощутил себя взятым в Мир Вознаграждения заживо. Судя по сладкой истоме в теле, спор омнианцев и ноэллианцев разрешался просто: приют праведных находился в Собре, в королевских купальнях.

— Приятно так повеселиться напоследок, — сказал смуглолицый Бертран, когда банщик ушел. — Последние спокойные денечки…

— Обидно будет, если все это великолепие сгорит, — повел рукой Флэль. — Надеюсь, столицы война не коснется. Бертран только пожал плечами и погрузился в воду с головой. Вынырнув через добрую минуту, он откинул с лица мокрые волосы и потянулся. Через грудь, от левого плеча почти до пупка тянулся старый темный шрам.

— Где вы были ранены? — спросил любопытный керторец за мгновение до того, как рот открыл и Саннио.

— Охранять нашего герцога — служба не из легких, — улыбнулся Эвье и потянулся к стоявшему на бортике запотевшему кувшину. — Нет, все-таки никогда я «заветников» не пойму. Вот весной в Сауре было дело…

— Что за дело и при чем тут «заветники»? — не понял Саннио.

— В герцога стрелял наемный убийца. Промахнулся. Стали расследовать. По первому разу получилось, что нанял его покойный маршал, да вот только как бы он успел, мы едва прибыли. Второй раз копнули глубже — тамерцы, но тоже странно. Потом разобрались. Алларский владетель один, Роне. Написали Рене Алларэ, герцог-то в Шенноре был… Тряхнули его — а он сам в ереси по уши, и половина домашних. Так Рене их повесил на стене замка. Вместо расследования… — Бертран сердито стукнул стаканом о плитку бортика, брусничный морс плеснулся на руку. — И все концы — петлей на шее.

— Рене недальновиден, — Кертор потер ладонью висок. — Хотя налет на крепость…

— Красиво было сделано… Спутники принялись обсуждать похождения Рене, а Саннио изумленно переваривал услышанное раньше. Дядя даже словом не обмолвился — неужели счел это событие незначительным? Ох, с ума бы не сойти, право слово, с таким господином и родственником! Самого Бертрана, кажется, больше волновало прервавшееся расследование, а не покушение. Реми как-то со смехом рассказал о том, как на него в проулке напали пятеро бандитов, приняв за обычного подгулявшего прохожего. Интересная получалась у высшей знати Собраны обыденная жизнь. Богатая на события.

— А шрам, — мысли Эвье ходили весьма причудливыми путями, — это спасибо нашим неугомонным соседям и дурости покойной королевы. С исповедью — ох, веселая была заварушка…

— И вы тоже знали? — У Саннио возникло подозрение, что он в доме герцога Гоэллона наименее сведущий из всех.

— Узнал на Ассамблее, что там было, — хохотнул Бертран. — Хотя в руках грамоту держал.

— При чем тут тамерцы? — озадачился Флэль, но Эвье только развел руками и пробурчал что-то вроде «знал бы при чем — всех убил бы». Молодой человек испытал некоторое облегчение. В паутине тайн, оплетавших труды герцога Гоэллона на поприще блага отечества он был не самой бестолковой мухой. Следующая мысль заставила его подавиться ледяным морсом: а ведь настанет время, когда придется становиться не мухой, а пауком. С его-то задатками?!

«Это же просто прелестно! — подумал Саннио, которого в четыре руки стучали по спине, а он пытался одновременно откашливаться и хихикать. — Бедная, бедная наша держава, бедный король Элграс, бедный я!..»

— Ты лжешь мне, вестнику Господа. Ты пренебрегаешь долгом перед тем, кто дал тебе силу.

— Оставьте меня, — махнул рукой воин. — Я занят. Каждое слово, каждое движение его сочилось пренебрежением. Лукавый даже не поднял голову, не оторвался от поглотивших его внимание записей. Слова проповедника он пропустил мимо ушей, а потом еще и дерзко отмахнулся, указывая посланцу Творца на дверь, словно своему лакею. Лжец проворно водил пером по ткани, иногда поглядывал на престранного вида стопку снежно-белой бумаги, соединенной тонкой пружиной, переворачивал почти прозрачные листы и вновь принимался за письмо. Крупный твердый почерк, простой и разборчивый. Длинное перо с серыми пятнышками в руке казалось игрушкой; игрушкой оно и было — инструмент глупца, собравшегося возвести хижину на краю обрыва, и не желающего верить, что с гор уже спускается сель.

Свечи в шандале почти догорели. Близился рассвет. Окно было забрано ставнями, и единственным источником света служили три пляшущих огонька. В этом неверном освещении платье писавшего казалось не алым, а багрово-черным, словно запекшаяся кровь. Проповедник подумал о том, что лжец сам предрекает свою судьбу: он походит на жертвенную свинью в луже собственной крови. Одно движение жреца, и вольно хрюкавшая скотина превращается в бессильную плоть.