Татьяна Турве - Наваждение

— Ничего не случилось! Просто я неправильно живу, — дочка вскочила на ноги и зашагала взад-вперед ("как тигр в клетке", опять-таки по образному выражению Марины). Он и сам частенько так мечется из угла в угол, когда нервничает — до чего же Янка на него похожа! Жутковато бывает наблюдать, как этот маленький, но уже независимый человек морщит твои брови, произносит с твоей интонацией твои же слова и улыбается знакомой улыбкой. Янка тем временем продолжала, резкие порывистые жесты выдавали волнение, хоть всеми силами пыталась его скрыть:

— Пока я делала, как она хочет, всё было хорошо. Но она хочет одно, я другое… это нормально, все люди разные! Я же не вмешиваюсь в ее жизнь! Почему она вмешивается?!..

Ну конечно, каждая пытается перетянуть его на свою сторону. Как же ему надоела эта роль миротворческого корпуса!

— А ты не пробовала с ней поговорить?

Янка презрительно повела слегка курносым маминым носом, вышло презабавно:

— Говорить мы не умеем, мы кричим! С ней надо на ее языке, я так не могу. И не хочу — меня потом полдня колбасит, как мы поругаемся! А ей хоть бы хны! Такая веселая бегает, сбросила на меня все свои…

Владимир жестом остановил этот горячий поток:

— Подожди, так не бывает. Мать плохая, а ты прямо ангел небесный!

— Нет, ну и я не ангел. Я ж не говорю…

— Что ж она такого страшного хочет?

Вот он, главный вопрос! Дочка замолчала в глубоких раздумьях, не помешает разрядить обстановку.

— Чего-то он недоговаривает… — протянул Володя гнусавым голосом, старательно выпучивая в Янкину сторону глаза.

Дочура от восторга едва не поперхнулась воздухом и на одном дыхании подхватила:

— Подумала Муму, глядя на Герасима! — и оба рассмеялись, как пара заговорщиков. Это была их любимая с детства игра — не забыла пока, помнит… Она сидела рядом, неудобно скорчившись на табуретке, почти взрослая и невероятно красивая (такой вдруг показалась, даже в домашней старенькой футболке и джинсовых шортах с бахромой). А память всё тянула к той маленькой, которая, засыпая, крепко держала его всей ладошкой за палец… Володя чуть было не спросил: "Ну зачем ты так быстро выросла?", но отчего-то сдержался.

И слава Богу, что не спросил, — на кухню воинственно ворвалась Марина, не остыла еще. Щеки разгорелись, глаза мечут молнии, белокурые крашеные волосы разметались по плечам — хоть амазонку с нее пиши:

— Что, жалуется? — и всем корпусом развернулась к дочери, на манер атакующего танка: — Я ж добра тебе хочу! Чтоб ты человеком стала!

Такого Янка стерпеть не могла:

— А я, по-твоему, не человек?

— Да какой ты человек! Ты еще так, человечек…

Владимир поморщился: с педагогическими способностями у жены всегда было туго, хоть и педин закончила. Дочка опять задохнулась от возмущения (новая привычка, надо понимать?), с трудом перевела дух и обернулась к нему, ища поддержки:

— О чем с ней можно говорить?!

— А-а, так со мной и говорить не о чем?!.. — Марина взяла свою самую высокую оперную ноту. Янка от нее отшатнулась и выставила перед лицом маленькие ладони с отцовскими длинными пальцами, словно защищаясь от режущего крика. У Володи кольнуло острой иголкой в самое сердце, до того этот жест показался беспомощным…

— Всё, хватит! Не кричи, мне потом плохо будет! — запричитала Яна. — У меня потом дырки в ауре, когда ты так кричишь!

— Дырки у нее, ты слышал? — обернулась к Володе Марина, призывая его в свидетели. — Ей от меня плохо, значит! Дожились. А мне от нее хорошо! — но тон жена всё же немного сбавила и заворчала уже потише: — Гимнастику бросила, рояль пылью оброс! Юное дарование нашлось!..

На "даровании" Владимир не выдержал и абсолютно спокойным размеренным голосом — каким обычно прикрываются, когда внутри всё пенится и кипит! — проговорил:

— Да, ребята, так я в плаванье досрочно уйду.

Они разом замолкли на полуслове, повернули к нему головы и замерли на полу-движении — ну прямо тебе сцена из любительской пантомимы… Тишина зависла над их головами, всё сгущаясь и вроде бы физически уплотняясь, пока не стала совершенно невыносимой. В самое пиковое мгновение Янка очнулась от оцепенения и пулей вылетела в коридор, чуть не сбив по пути табуретку. От этого грохота что-то непостижимым образом изменилось: где-то на самой грани слуха Володя уловил тоненький звон тысячи осколков, как от разбившейся хрустальной вазы. (Или просто померещилось, расшалились натянутые до предела нервы?..)

"Так вот что значит "разрядить обстановку", что-то происходит в пространстве…" — неизвестно откуда взялась достаточно нелепая мысль. Марина провела дочку долгим взглядом:

— О! В туалете закрылась! — тон был самый миролюбивый, точно это не она полминуты назад так верещала, переходя на ультразвук: — Дай Боже сил… — и принялась разглаживать одной только ей видимые складки на клеенке: — …пережить этот год. С Яриком и то легче было! Зато у этой что ни день так новые выбрыки, творческая натура, видите ли!..

Что Владимира всегда поражало в жене, так это необъяснимые перепады настроения. Вот и сейчас: сидит себе, улыбается безмятежно, как ясно солнышко… Иногда кажется, что она получает истинное удовольствие от подобной бессмысленной ругани по мелочам: все расползаются зализывать раны, а Марина сияет! Впрочем, вслух эти соображения он высказывать не стал, голова и без того раскалывалась.

До чего же всё изменилось за прошедшие полгода! На двери Янкиной комнаты вызывающе красовался плакат — обычный снежно-белый лист ватмана с крупной надписью чем-то синим: "Главный закон Вселенной — закон свободной воли". И ниже под ним — полыхающими кумачовыми буквами (вышло что-то наподобие революционных лозунгов, Владимиру так и привиделся отряд красной конницы с развевающимся на скаку волнистым знаменем):

"Не беспокоить!

Don't disturb!

Вход 100 у.е."

Володя невольно улыбнулся: чего уж тут удивляться, что мама рвет и мечет! "Вход 100 у.е.", однако!.. Из-за двери раздавались приглушенные звуки чего-то медитативного, скорей всего, индийского. Он легонько постучал; не дождавшись ответа, вошeл.

Яна лежала на кровати, закрыв глаза и беспомощно (так ему опять показалось) сложив на груди руки. Тоненькие по-детски запястья особенно ярко выделялись на фоне темного с неразборчивым рисунком одеяла. С неприятно замершим сердцем он рывком наклонился к ней и осторожно потрогал за плечо:

— Янка! — дочка неохотно открыла глаза. — Тебе плохо?

— Я сеанс делаю, — она ловко уселась по-турецки, но взгляд оставался не до конца приземленным, плавающим. "Ежик в тумане с круглыми глазами", — смешно подумал Володя.

— Какой сеанс?

— Рейки. Смотри! — она махнула рукой в направлении стены, густо увешенной акварельными рисунками: — Это принципы Рейки.