Ева Софман - Та, что гуляет сама по себе

— Ну… — Таша послушно чуть сжала кулак, — болит, но, похоже, там больше ничего нет.

— Собственно, как я и думал, — Алексас сосредоточенно ощупывал свои карманы. — Жаль, Джемино время на сегодня истекло, он бы это в два счёта вылечил… но после полуночи он к нам вернётся, а пока будем действовать по старинке, — он наконец нашёл, что искал: в руке юноши был белый кружевной платок. — Пожалуйте ещё на миг вашу руку… уж извините, что без сердца.

— И вы ещё говорите про якобы навязанный вам образ? — уточнила Таша — руку, впрочем, послушно пожаловав.

— Говорю. Впрочем, у святого отца были некоторые основания оклеветать меня в ваших глазах, дабы вы были осторожнее… и повод я давал, что уж там, — Алексас аккуратно затянул хитрый узелок. — Не туго?

— Вроде бы… — Таша согнула перевязанную ладонь, — нет. Спасибо.

— Всегда к вашим услугам, — юноша небрежно облокотился на парапет, и его пушистые, уже успевшие отрасти кудри взлохматил ветерок. — Почему вы ушли оттуда?

Девушка отвернулась:

— Не люблю толпу.

— Надо же, какое совпадение.

— Действительно интересно, какое, — Таша покосилась на него. — И всё-таки… значит, вы считаете это образом?

— Ну, чтобы уже окончательно развеять наше с вами некоторое недопонимание… — Алексас вздохнул. — Если бы я хотел, Таша, все баррикады вашей нравственности растаяли бы, как снег на летнем солнышке. Потому что я одарён неоспоримой привлекательностью в глазах женщин, и мою способность очаровывать… охмурять, простите мой просторечный, создания женского пола даже Учитель в своих целях использовал: порой близкое знакомство с чьей-либо служанкой весьма облегчало проникновение в чей-либо дом…

— Решили сразить меня наповал своей откровенностью?

— А почему бы и нет? Уж всяко лучше, чем каждый раз терпеть с вашей стороны явственную нерадость меня видеть… но вы дадите мне закончить?

Скрыв озадаченность недовольной гримаской, Таша кивнула.

— Благодарю. Итак, если бы я только хотел, то не преминул бы своей привлекательностью воспользоваться…

— А вы, стало быть, не хотели?

— Ваш папенька принял за определённый интерес простое желание быть учтивым. Впрочем, скорее даже не принял, а захотел, чтобы так приняли его вы… из осторожности, наверное. Не знаю его истинных мотивов, конечно. На деле же быть любезным с женщинами для меня естественно, как дышать. Впрочем, не скрою, что порой я чуточку переигрывал. Вы такая забавная, когда сердитесь, что не мог удержаться. О, тот поединок… да, у меня так и не было времени извиниться за тот мой переход на "ты", но я должен был убедительно сыграть роль Джеми. И не стану отрицать, что затеял поединок я отчасти потому, что мне хотелось увидеть в ваших глазах восхищение… Естественное желание каждого рыцаря. Но на то, чтобы отбить желание вас охмурять, нашлось сразу четыре причины.

— Изволите их перечислить?

— Как прикажете. Первая: место и время несколько неподходящие. Вторая: предпочитаю не заниматься развращением малолетних. Третья: кукольные блондинки не в моём вкусе. Ну, и четвёртая: любовь королевы — высочайшая честь, но эта самая честь создаёт рыцарю ещё и массу проблем, терзаний и метаний между чувством и моральным долгом, ибо между рыцарем и его королевой не может иметь место иная любовь, кроме восхищения и преклонения перед светлым и недостижимым идеалом… Не самое приятное сочетание, согласитесь.

— Рыцарю?

— Клятву произносил Джеми. Но уста у нас общие. И по всем вышеупомянутым причинам… да, мне самому не верится, что я это говорю, но… Таша-лэн, давайте останемся друзьями.

— Могли хотя бы в момент откровенности обойтись без издевки…

— Просите невозможного, ваше высочество.

С тихим стуком поставив туфли на каменные плиты, Таша приблизилась.

— Пока меня вполне устраивает стабильная неприязнь и взаимная игра на нервах, — она оперлась на парапет и взглянула вниз. — Впрочем, наше высочество рассмотрит ваше предложение дружбы… и будет следить за вашим поведением.

— Вы осчастливили меня, о великодушнейшая из королев.

— Рада за вас, о саркастичнейший из рыцарей.

Сад был далеко — но Таша ясно видела прямо под собой фонтан, накрытые столы на скошенных по такому случаю лужайках, яркие нити бумажных фонариков и гирлянд на розовых кустах. Судя по фонтану, они с Алексасом на крыше одной из башен восточного крыла…

А ещё Таша увидела оркестр, уже рассевшийся вокруг фонтана, и толпу, которая струилась по садовым дорожкам.

И что они все в саду делают? Ах, да — фейерверк…

Прищурившись, она разглядела, как маленькая фигурка в синем вскидывает руку.

Первый салют вспыхнул, казалось, прямо над ними: он рассыпался на сотни сверкающих искр, которые сложились в белоснежный, распустившийся прямо в небе цветок с шестью лепестками в изящном венчике. И тут же, словно в ответ, и над садом, и над крышей зажглись сотни волшебных звёздочек, вспыхнувших на фоне тёмного неба точно в промежутках между звёздами настоящими. Гирлянды распустились алыми, жёлтыми и белыми сияющими цветами, фонарики зажглись белым и мягким светом — будто маленькие отражения сиявшей в небе луны; из ниоткуда разноцветным дождём посыпались сверху яркие кружочки конфетти, оседая на одежде, путаясь в волосах…

— Может, чтобы уже до конца выдержать откровенность, — Таша смотрела на сияющую сеть, окутавшую сад, — вы заодно скажете, с чего так невзлюбили Арона?

Алексас задумчиво запрокинул голову, вглядываясь в узоры звёздной пыли:

— Взлюбливать таких, как он — дело рискованное, — заметил он. — Наверное, именно поэтому я и предпочёл его невзлюбить.

— Таких, как он? А чем он так отличается от остальных? Тем, что дэй, телепат и целитель в одном флаконе?

Алексас замер. Быстро выпрямился:

— Скажите мне, что вы шутите…

— С чего бы? — Таша нахмурилась. — Мне искренне интересно, почему вы не в первый раз говорите что-то о "таких, как он".

Музыканты ударили по струнам. К крыше, смешавшись с залпами салютов, ликующими криками, аплодисментами и хлопками откупориваемых винных бочонков, вознеслась радостная, почти волшебная в своей простоте музыка.

— Так, — наконец изрёк Алексас. На губах его играла какая-то нехорошая улыбка. — Подождите-подождите… и вы хотите сказать, что ваш "папенька" никогда и словом не обмолвился о том, что он — амадэй?

Слово прозвучало так значимо, несомненно подразумевая под собой понятие столь важное, что Таша не сразу решилась спросить:

— А кто это?

Алексас долго смотрел на неё. Потом вдруг рассмеялся:

— Да, видно, зря я в последние дни даже начал менять своё о нём мнение… Хотя это слово предано забвению, да… То есть он вообще ничего-ничего не рассказывал о том, кто он?