Наталья Бульба - Открыта вакансия телохранителя

Вот ведь не думала я, что после того как отвечу на этот вопрос сама себе, терзаясь сомнениями и разрывающими меня на части желаниями, мне придется сделать это и для него. Но похоже, что если этого не произойдет, то та трещина, что уже прошла между нами, рано или поздно разрушит наше счастье.

Вот только… И я сжимаю губы, сдерживая слезы. Разве можно объяснить словами, как тает душа под его руками? Как охватывает всепоглощающее чувство уверенности только от того, что ты знаешь: достаточно ему просто оказаться рядом, чтобы все проблемы, все тревоги оставили тебя без единого следа своего пребывания. Разве можно поведать о тех бессонных ночах, когда его имя застывало коркой на стянутых горячечным бредом губах? Разве можно рассказать, что каждый раз, когда я всматривалась в черные зрачки дочери, вспоминала о нем, мечтая лишь о том, чтобы оказаться с ним рядом, хотя и понимая, что вряд ли этому суждено когда-нибудь случиться.

И вот теперь, когда несбыточные грезы почти стали явью, он задает мне этот вопрос. И винить в этом кого-либо, кроме себя самой, нельзя. Потому что там, где есть любовь, не должно быть недоверия и не может быть никаких тайн, даже тех, что грозят это чувство погубить.

Но теперь, когда яд недоверия уже плещется в его крови, вряд ли я смогу найти те слова, которые бы доказали ему: я согласилась стать его женой лишь потому, что это одно из того немногого в моей жизни, чего я хочу со всей искренностью и ради чего готова пожертвовать многим. И даже сделать то, на что он сам вряд ли бы для меня решился.

Я подхожу к нему и опускаюсь перед ним на колени, не обращая внимания на те противоречивые чувства, что плещутся в глубине его глаз.

– Я не буду тебя ни в чем убеждать. Как и объяснять тебе я ничего не буду. Вот – я. Вот – моя душа, которую я готова открыть тебе. Со всем, что живет в ней: с тем, что мне дорого, что вызывает мою ненависть, со всеми моими страхами и надеждами. Я не буду скрывать от тебя ничего: ни того, чем я могу гордиться, ни того, что вызывает у меня стыд. А ты решишь сам, достаточно ли этого, чтобы возникшие у тебя сомнения ушли и никогда уже больше не вернулись.

И не дав ему возможности отступить, когда он начинает догадываться, о чем я говорю, закинув голову назад и сбросив все блоки, ограждающие мое сознание, ловлю его взгляд и тяну за собой. Туда, в самую глубину меня, где за мощной защитой были скрыты мои секреты. Но слежу за тем, чтобы штормовая волна моей памяти не утопила его. Хотя самоконтроль подвел его всего на мгновение, а затем опыт тысячи прожитых лет и способности повелителя стихий взяли верх, и он перехватил управление потоком на себя, давая мне возможность просто раствориться в прошедших днях.

И передо мной замелькали лица, события, встречи. Все это соскользнуло в едва различимое мельтешение, в круговорот, в котором стало трудно что-либо различить, пока внезапно не остановилось. Как раз перед той чертой, за которой и прячутся самые тяжелые воспоминания, ставшие истоком всего происходящего в моей жизни.

И я, еще одурманенная, с трудом осознавая, где я и что со мной происходит, опускаю ресницы, чтобы тут же заставить их взлететь вверх, как только возвращается ощущение возможной потери.

Да только он… стоит рядом со мной, так же как и я, на коленях и губами пьет капельки влаги, что прочерчивают мокрые дорожки на моих щеках.

– Прости меня за то недоверие, которому я позволил появиться между нами. – Его голос хриплый, словно все им увиденное сдавливает ему горло.

Его руки с загнутыми когтями осторожно трогают мое лицо, словно заново узнавая, едва касаясь, скользят по волосам, гладят меня по рукам, спине, успевая быть одновременно везде и одаривать меня теплом и лаской. Он окутывает меня взглядом, который ищет прощения в моих глазах и наполнен радостью от того, что это именно он был неправ, и болью раскаяния от того, что заставил меня еще раз это пережить.

Но я вынуждена отстраниться, отвечая на его волнение горестной улыбкой.

– Ты не узнал самого главного. – Несмотря на то что ему довольно того, что он почувствовал и увидел, я знаю – это еще не конец и недосказанность, неожиданно вернувшись, может ударить сильнее, чем могла бы это сделать ложь. А я больше не хочу рисковать тем, что у меня есть. Я не хочу рисковать им и дочерью. – Я хочу тебе рассказать, кто я. И чем мы с Наташей можем быть для тебя опасными.

Я поднимаюсь с пола, выскальзывая из его объятий, которые он с видимым усилием раскрывает, и отхожу к окну, за которым сгустилась мгла, словно драгоценной вышивкой украшенная узором из россыпи ярких звезд.

И начинаю говорить, удивляясь, как глухо и безжизненно звучит мой голос, и понимая, что те слова, которые я произнесу, могут изменить очень многое. И не только в моей и его жизни, но и в жизни еще двух, не менее дорогих мне существ.

– Этот мир знает, кто такие даймоны. И даже знает, что основой для этой расы явились демоны, возможно даже и Лилеи. По крайней мере, ни у кого не возникает вопросов, почему так близко звучат эти два слова и откуда то множество признаков, делающих вас похожими друг на друга. Но мало кто знает, когда, как и почему это произошло. Для меня многое также осталось неизвестным, но я расскажу тебе все, что мне в свое время удалось узнать.

Я не слышу, но каждой клеткой своего тела ощущаю, как он останавливается в нескольких шагах от меня, ничем не выдавая не только своего присутствия за моей спиной, но и отношения к тому, о чем я говорю.

– Мир Дарианы относился к технологическим мирам до тех пор, пока там не заинтересовались возможностью продлить жизнь за счет скрещивания с расами магических миров, доступ к которым они каким-то образом получили. Начались генетические эксперименты, но достичь того, чего они хотели, никак не удавалось: два-три поколения, и способности к магии, и напоминающее бессмертие долголетие сходили на нет. Так было до тех пор, пока они не добрались до драконов, а затем уже и до тех, кого можно было бы отнести к твоим предкам. Меня никогда не считали опасной, и лишь поэтому мне довелось увидеть записи одной из лабораторий, где велись эти опыты над появлением существа с антрацитово-черной кожей и странной магией, которая проявилась с первого дня его рождения. Но то, что они посчитали магическими способностями, на самом деле таковым не являлось – это была совершенно иная энергия, и подчинялась она любому желанию того, кого назвали даймоном. Правда, такие тонкости их не интересовали, хотя и зря, больше беспокоили те ограничения, что проявились несколько позже, – в мире, который был одной большой войной, он не мог быть воином. Не потому, что не мог убивать, а потому, что осознание им мира было таковым, что в нем не было таких понятий, как смерть, боль, унижение других. Для него мир, как это ни странно звучит, был местом, в котором он жил и с которым составлял единое целое. Но это лишь мои выводы, которые могут быть и ошибочными.