Джудит Тарр - Аламут

Не имело значения, что видели глаза. Обнаженная каменистая равнина переходила в холмы Иудеи; суровые серо-коричневые скалы, пыль и тернии, неистовое пустынное солнце. Серые стены на холме, башни, и среди них, словно король среди придворных, высокая угловатая Давидова Башня, смотрящая на запад. Серо-зеленый цвет на западе — там обозначалась Гора Олив. Глубокая зелень с юга: садовые террасы, засаженные смоковницами, как сказал начальник стражи, сопровождающей леди Маргарет. Нигде не видно блеска воды, даже во рву вокруг города — лишь пустая канава, да крутизна отвесных стен. Здесь царили камень, солнце и святость.

Процессия, въезжавшая в город через Врата Давида, отличалась мрачным великолепием: леди под черно-серебряным знаменем, ее женщины в черных одеждах, ее слуги и стража, и ее сын в черном и серебряном подле рыцаря, одетого целиком в траур. Золотые с алым доспехи Айдана остались лежать в оружейной Аква Белла, в ожидании того дня, когда его клятва будет исполнена. на нем была вороненая кольчуга, сбруя его жеребца была черной без малейших украшений, не считая серебряных пряжек, шлем, лежащий у луки седла, был полностью черным. Копье было приторочено к поклаже мула, а на щите не было ни герба, ни девиза, зато был кроваво-красный крест величиной в ладонь, эмблема крестоносца. Лишь в одном отношении он уступил обычаям Востока — надев сюрко поверх кольчуги, длинное и свободное, отделанное черным, но само одеяние из плотного шелка было белого цвета, с крестом на плече.

Айдан старался привыкнуть к этому, приучиться не испытывать постыдной тяги к золоту, лазури и алому цвету. Скорбь по Герейнту требовала и больших жертв.

Он сопротивлялся побуждению почесывать подбородок, где пробивалась новоотращиваемая борода, более густая, нежели он мог предположить, росла она довольно быстро, при этом причиняя сильный зуд. Но Айдана побуждало отращивать ее отнюдь не тщеславие. Если он должен отправиться в сарацинские земли, то было бы неплохо выглядеть похожим на сарацина.

Он никому не говорил, зачем делает это. Все думали, что это дань скорби, и отчасти это было так. Стражи держали пари на то, как скоро он сменит свой алый крест на белый и станет госпитальером; или же алый крест вместо плеча украсит его грудь по обычаю тамплиеров.

Маргарет посмотрела на него и не сказала ничего. Она была достаточно мудра, чтобы не вмешиваться в его дела. Тибо по-прежнему ходил на цыпочках в ее присутствии, но она никак не отреагировала на то, что он держался подле Айдана. Пока принц оставался рядом с нею, она могла видеть и знать, что ее сын невредим.

Чего стоило ей отпускать своего мальчика, Айдан хорошо знал. Он не знал, были ли между ним и леди теплые чувства, но зато определенно было большое взаимное уважение, и осторожное принятие происходящего. Герейнт, а теперь Тибо, связывали их, создавали между ними родственные отношения.

Конь принца ступал рядом с ее серым мерином. Леди без улыбки посмотрела на Айдана, хотя воздух вокруг нее едва ли не светился.

— Он вас не разочаровал? — спросила она, кивком указывая в сторону Иерусалима.

Здесь, поблизости от ворот, дорога была полна народа, и продвижение процессии замедлилось. Другие отряды въезжали в город, верхом, вооруженные, сопровождая лордов, дам, едущих в паланкинах, купца с женой, увешанной украшениями и прячущей лицо под вуалью. Менее важные персоны ехали небольшими компаниями: бедные рыцари только что из Франции, обгоревшие на солнце, в кольчугах, не покрытых сюрко, могущими предохранить от жаркого приморского солнца; оруженосцы, которым не хватало ума или воли завоевать шпоры; предводители конных отрядов со своими людьми. Толпа пешеходов колыхалась и бурлила под копытами лошадей: пилигримы в дерюжных одеяниях, с сумками и посохами, в шляпах, увешанных эмблемами из каждого святого места христианского мира, и ныне взыскующих пальмового листа из Иерихона, самой святой реликвии из всех; работники, вдвое согнутые под своей ношей; рабы и пленники в цепях, бредущие под бдительным оком поигрывающих бичами надсмотрщиков. Калеки, паралитики и больные медленно вползали в Святой Город. Нищие просили милостыню, лаяли собаки-поводыри, прокаженные, в лохмотьях, покрытые отвратительными язвами, напоминали навозные кучи, а те, кто мог передвигаться, расчищали себе дорогу звоном колокольчиков и треском трещоток. Караваны входили в Иерусалим, караваны уходили из города, под аккомпанемент верблюжьих воплей, криков погонщиков и лязга оружия сопровождающей их охраны.

Над воротами развевалось белое знамя, на нем сверкали золотые кресты, герб Иерусалимского Королевства. Айдан глубоко вдохнул запах солнца, пыли, человеческих тел, навоза, травы, лошадей, нагретой солнцем стали, и покачал головой.

— Разочаровал меня, леди? О нет! Это Иерусалим.

На ее лице появилась улыбка, вызывавшая удивление, ибо она вновь сделала ее молодой. Затем улыбка исчезла. Перед ними высились ворота, темные на фоне раскаленной равнины. В их тени маялись от безделья стражи, почти не обращая внимания на входящих.

Этот город не признавал осторожности. Священный горний Иерусалим принимал всех, кто входил в него. Даже таких, как Айдан; даже его силу, бывшую просто слабым огоньком по сравнению с сияющим пламенем святости. Но это не унижало Айдана. Здесь, где он был столь малым созданием, его огонь горел лишь ярче. Айдан вновь вздохнул, наполовину счастливый, наполовину исполненный священного трепета, и окунулся в этот ореол святости.

С камнем нельзя объясниться. Джоанна могла плакать, злиться, бушевать; Ранульф все равно сидел неподвижно, не замечая ее, не замечая вообще ничего, кроме того, что хотел замечать. В тех редких случаях, когда он расположен был говорить, он отвечал ей одним лишь словом. "Женщина", — говорил он, поднимаясь и оставляя ее наедине с ее бессвязными обвинениями.

Он забрал у нее ее сына. Аймери должен был получить воспитание, целиком соответствующее замыслам его отца, и потому ему было не место у материнской груди. Ранульф не видел причины, по которой она могла бы протестовать. У нее были служанки и пажи, которых она могла воспитывать, и он предполагал, что она произведет на свет нового наследника так скоро, как только это позволяет Бог. Разве это не то, для чего она была рождена? Разве это не то, для чего он взял ее в жены?

Он вернулся к своим обязанностям. Она чувствовала боль во всем теле после долгого пребывания в седле на длинном пути от Акры до Иерусалима, после тяжелой беременности, вынуждавшей ее не покидать дома, после трудных родов. Она чувствовала душевную боль от разлуки с Аймери и от тех вестей, которые получила сразу по приезде в город. Герейнт умер от рук ассасинов, умер и был похоронен: это было достаточным потрясением, чтобы лишиться чувств. Она и лишилась их, хотя осталась в сознании: она не могла даже плакать.