Ярослава Кузнецова - День цветения

Ивар вскинулся, сглотнул, выговорил потрясенно:

— Это как же, господин… ты, значит, что… Ты с ним Слово братства скажешь?.. С Треверром?..

— Да. А теперь ступай. И помни: не смейте бунтовать. Не смейте выражать неповиновение. Если прольется кровь, вся она будет на мне.

— Что ты, господин, — бормотал Ивар, — мы… да мы… да что ты…

— Все. Теперь ступай.

— Господин…

— Я не господин тебе больше.

Он упрямо мотнул головой:

— Это — когда я им всем скажу. А пока… — выпрямился, взглянул в лицо мне:- Ответь, господин. Имя свое скажи человеку своему.

Имя.

Имя…

А есть оно у меня?

Было ли?..

— Прежнего твоего хозяина звали Релован. А теперешнего зовут Эрвел Треверр.

Иди же, черт тебя возьми!

А он шагнул еще ближе, быстро ухватил мою руку, прижался лбом, шепнул в ладонь мне:

— Релован, господин мой, — развернулся и убежал, скрипя по снегу сапогами.

И очень своевременно убежал. Очень… своевременно… дьявол, да что это со мной делается?

А ну-ка, соберись!

Вот, так уже лучше.

Когда я вернулся в избу, Летери с бабкой уже спустились с печки, Отвар стоял на углу стола, а Иргиаро в комнате отсутствовал. Больные спали, Йерр улыбнулась мне.

Все хорошо, Эрхеас. Их можно будить. Нам ведь надо идти в Старый дом?

Да, златоглазка моя.

— Летери, отправляйся в Треверргар. Сам в разговоры не вступай, только слушай. Все, что узнаешь — запомни как следует, до мелочей. Понял?

— Я бы это, — забормотал мальчишка, — Я бы у Годавы спросил, в смысле, она все знает, как есть, Годава, то есть…

— Донесет твоя Годава.

— Нет!

— Или проговорится. Для нас сие — одно и то же. Рисковать нельзя. Жизнью рискуем.

И — не своей. Но Летери понял. Получил от своей бабки какую-то снедь и побежал.

Малышка, потом пойдешь к вессарскому дому и возьмешь мальчика, когда он выйдет. Принесешь в Старый дом. Хорошо?

Конечно, Эрхеас.

Вернулся Иргиаро с подойником.

— Вот. Молоко.

— Молоко — это хорошо. Это — для больных. Сварим кашу. У тебя. Кастрюли там есть, наверху?

Иргиаро шевельнул бровями:

— Такие железные… горшки? Нет. У меня там вообще нет… того, что едят люди.

— Ладно. Во-первых, еда была в одном из твоих мешков. Во-вторых…

Я принялся собирать крупу и прочее безобразие.

Пробудилась Маленькая Марантина, зашуршала на лавке, села, протерла глаза, Иргиаро пошел к ней, они зашушукались. Маленькая Марантина пощупала щеку Иргиаро.

— У тебя небольшой жар. Больно?

Иргиаро неслышно ответил.

— Все в порядке, — сказал я, — Доберемся до места, сделаем перевязку.

— До какого места? — она сморщилась, видимо, губы болят, надо обработать анестезирующей мазью…

Иргиаро тихонько объяснял, что здесь нельзя больше оставаться, и поэтому…

Я подошел:

— Ты как?

Маленькая Марантина поднялась с лавки.

— Герен?

Я перехватил ее, усадил на табуретку.

— Иргиаро, дай, пожалуйста, мазь.

— Эту? — он достал из пояса вчерашний мой подарок.

— Да. Спасибо. А ты сиди смирно. Пациент.

Едва успел обработать губы и, на всякий случай, нос, как Маленькая Марантина оживленно заявила:

— Мне, между прочим, снились Холодные Земли. Горы, много снега, башня какая-то черная. Твое тлетворное влияние.

Да, ей в самом деле стало легче. Это хорошо.

— Знаю, — улыбнулся я, — Я тоже там был. Резервом.

— Не поняла, — нахмурилась Маленькая Марантина, — Где?

— В твоем сне. Резервом. Тебя вела Йерр, а я был у нее резервом.

Мы уже пойдем, Эрхеас. Подождем около большого вессарского дома.

Хорошо. Только будь поаккуратнее, Йерр.

Конечно, Эрхеас. Не надо волноваться. Мы придем в Старый дом. На самый верх, так?

Да, маленькая.

Йерр снова улыбнулась мне и всем остальным — она улыбалась им всем — каждому в отдельности… что-то с головой у меня? Или с глазами?..

Маленькая Марантина полезла щупать пульс Ульганару.

— Он выживет, не бойся, — сказал я, а Йерр мягко погладила хвостом плечи Маленькой Марантины и ушла.

Я оттер наше светило лекарской науки, нагнулся над Гереном.

— Как ты?

Больной ответствовал мне нечто малоразборчивое на ашсшарахр с сильным вессарским акцентом.

Можа, я и зазря на старого господина Мельхиора грешил, но ведь ни бабка моя, ни господин кровавый наследник в замыслах его злокозненных ни на миг не засумлевались. А мне батька когда еще наказывал — слушай бабку, паренек, Радвара наша страсть какая мудрая — а бабка, хошь и глядит в рот кровавому наследнику, да свое собственное мнение тож имеет, иначе с чего она, скажите, Чешуйки-то взбаламутила?

С этим двинул я в Треверргар — послушать и посмотреть, что тама затевается, и ежели казнь готовят, то когда? Хваты на воротах пропустили меня без всяких, они и сказали, мол хоронят нынче господ, беги, говорят, как раз попрощаться успеешь. Такие люди эти хваты — не злые вроде бы, душевные даже, да только куда все девается, когда господин Мельхиор пальцем своим покажет?..

Побег я к склепу, а он у нас как раз под капеллой выстроен, господа вниз уже все спустились, а слуги у дверей полукругом стоят, бабы плачут, мужики молча головы склонили, шапки в руках мнут. Годава меня углядела из-под тряпицы, коей глаза вытирала, хотела к себе прижать, да только увернулся я и к самым ступеням подобрался. Слышу — внизу отец Дилментир из Истинного Закона читает:

— … и рек Альберен Златое Сердце такие слова: " Да не поглотит вас скорбь ваша в горестях ваших, да не померкнут очи ваши в самый черный час, ибо горести ваши и потери — лишь испытания бессмертной души на смертном пути, как морозы и вьюги — испытания на пути года…"

Потом слышу — голос женский, чтение перебивает:

— Господин Мельхиор, — приглушенно, — Господин Мельхиор, что случилось? Что с вами? — и во всю мочь:- Позовите врача! Где врач? Скорее!

И забегали там, внутри, зашумели, отец Дилментир замолкнул, вместо его женщина раскричалась:

— Что? — кричит, — Дышит, да? Пульс есть? Отойдите же, не напирайте, ему нужен воздух! Рейгред, не суетись! Расступитесь! Эй, у носилок! Взяли разом! Выносим!

По ступенькам вверх побежали — носильщики с креслом старого господина Мельхиора, рядом с креслом — доктор в черной мантии, за доктором — госпожа Агавра, следом еще пара слуг. Мельком усмотрел я господина Мельхиора в кресле — ворот напрочь разорван, грудь настежь, голова по подушке катается, а сам весь какой-то белесый, желтушно-серый, как сходящий синяк, в пятнах, страшный, как смертный грех…

Людей на улице по сторонам размело, носильщики с креслом, госпожа Агавра и доктор в мантии — все за угол свернули, к крыльцу, а из склепа господин мой Рейгред выскочил, а за ним господин мой Эрвел. Взял он брата за плечо и вниз потянул.