Ярослава Кузнецова - День цветения

К опытам, друзья!

Я нашел ее у самого берега, среди ив, почему-то не сбросивших листву. Она стояла по брюхо в тростнике. Тростник был пепельно-желтым, листва ив — цвета запекшейся крови и погромыхивала на ветру. А между листвой и тростниками протянулось нечто маслянисто-черное. Почему-то на память пришли длинные натеки вулканического стекла, я много их видел на склонах Тлашета.

И сразу — мягкий, но неодолимый толчок в грудь. Не подходи.

— Я не подхожу, не подхожу. Я издали. Вот отсюда, хорошо? Не надо меня давить. Я ведь ничего плохого… я ведь даже не любопытствую. Маукабра, миленькая! Я тебя предупредить хочу. Только предупредить.

Из тростников вынырнула черная, лоснящаяся голова. Плоская, широкая в висках, с треугольной пастью, с раскосыми кошачьими глазами. По-змеиному раскачиваясь, щупала воздух раздвоенным языком.

— Ар-х-х-х-ссс…

Убирайся. Невидимая сила отталкивала меня. Не угроза, нет. И не злоба. Абсолютное неприятие. Отторжение. Убирайся. Убирайся.

Она не причиняет вреда. Ни нам с Альсой, ни, насколько мне известно, кому-либо еще. Если мы сильно ей надоедаем, она просто уходит. Если она прячется, найти ее невозможно. Она слышит. Не так, как аблисы. По-другому. Не могу объяснить словами. Она разумна, я почти уверен. Опять же, разумна не в привычных нам понятиях. По-иному разумна.

— Скоро начнется охота, Маукабра. Охота на тебя. Завтра или послезавтра. Охота, понимаешь? Люди из замка. Вон оттуда. Придут с оружием. За тобой.

— Аррр…х-х-х-ссс…

Я попятился. Пропасть, она же понимает. Я точно слышал — понимает. Не слова старого языка, нет. Что-то другое. Но ей плевать. На охоту, на людей, желающих ее убить. На весь мир плевать. Я ей надоел. Шел бы куда подальше. Зачем липнешь? Убирайся.

— Хорошо, Маукабра, я уберусь. Ты только… постарайся остаться в живых.

Я повернулся и пошел прочь. Тотчас давление ослабло — Маукабра уже забыла обо мне.

Ну откуда ты такая взялась? Уж никак не из Кадакара. Нет в Кадакаре таких существ. Ни в Южном, ни в Северном.

Она чужая, Альса, совсем чужая. Может, у нее и кровь не красная, а какая-нибудь зеленая. И сама она не из мяса сделана. Может, она порождение забытых странных богов… Я не спорю, Альса, не спорю, Единый твой — самый главный, но это у людей, да и то не у всех…

Прихваченная инеем трава хрустела под ногами. Обходя стороной Маукабрины кусты, я поднялся на высокий берег. Там, прицепившись за каменный гребень, повисла над озером одинокая сосна. Скрученная петлями, завязанная корявыми узлами, косматая и колючая. Сосна-дракон. Старая моя приятельница. Почти каждый вечер, как стемнеет, я прилетаю сюда и сажусь в развилку. И гляжу на противоположный берег. На темный силуэт замка, на башню, что продолжает отвесную вертикаль скалы. И жду, когда на башне вспыхнет зеленый огонек.

Сейчас замок почти не виден. Зябкий сырой туман уже отделился от воды, но не рассеялся, а завис где-то на полпути между небом и землей. И клубился, и шевелился. И передвигался внутри себя. А ветер его тормошил потихонечку. Отрывал по комку, по прядке, и раздергивал на невидимые нити.

Я постоял немного на берегу, глядя, как чернеет торфяная вода под слоями тумана, и шагнул прямо в этот туман. Ветер принял меня на крыло, окунул с головой в густой, тяжелый от влаги воздух. А потом поднял плавно и передал с рук на руки восходящему потоку. Серый шевелящийся пласт пронесся под ногами, истончился, сменился полупрозрачной рыхлой плотью лесов. Осенняя линька — леса растеряли густую свою шерсть, облезли и даже как-то съежились. И хрупкие скелетики ветвей виднелись в сквозных ранах. Впрочем, осень — это не болезнь. Всего лишь отдых.

Вот ты, Альса, говоришь, на юге вообще не бывает осени. И зимы тоже не бывает. А на севере, говоришь, не бывает лета. Но это только если совсем-совсем на севере. Или совсем-совсем на юге. Мне что-то не верится. Хоть об этом и написано в твоих умных книгах.

Я ведь читаю пока плохо и медленно. Говоришь, это потому, что я начал учиться уже взрослым. И что-то там мне мешает. Как, как? Стервотипы восприятия? У взрослых эти стервотипы ужасно давлеют. А у маленьких они еще маленькие и не давлеют. Короче, плохо я пока читаю.

Лес вскарабкался на холм и прорвался очередной проплешиной. Вираж. Я начал снижаться. Это руины, мой теперешний дом. Когда-то здесь тоже стоял замок, наверное, ничуть не меньше Альсиного Треверргара. Его покинули, и не так давно, два, от силы три десятка лет назад. Почему — неизвестно. Вроде бы прежние хозяева умерли, а вместо них в замке поселились привидения. Вроде бы эти места кто-то проклял. Так или иначе, но люди отсюда ушли. Ушли из замка и из деревни, что располагалась у его стен.

Я жил в руинах с мая месяца. Привидений не встречал. Проклятия не чувствовал. Это был просто очень большой старый пустой развалившийся дом. Да и развалившийся не полностью. В нем нашлось несколько вполне пригодных комнат. Пригодных для меня и для моих коз.

Снизившись, я нырнул в пролом западной стены, сразу на второй этаж. С земли сюда не заберешься — лестницы частично сами обрушились, частично погребены под обрушившимися перекрытиями. И это очень хорошо, потому что у меня здесь нет ни запоров, ни дверей. Только сколоченные Большим Человеком деревянные щиты, которыми отгораживался козий закуток.

Они услышали меня. Заволновались, замемекали. Словно теплое дыхание — эхо их ощущений. Предчувствие встречи. Радость. Нетерпение. Спектрально-чистые эмоции, возможные только у животных. У любящих тебя животных.

— Зорька, Ночка. Сестрички мои, умнички. Соскучились, да? Соскучились!.

Распорядок дня у нас сложился такой: утро до полудня я посвящаю козам, кормлю их, дою, расчесываю, убираюсь в закутке. Потом обедаю. Потом поднимаюсь к себе и маюсь бездельем до темноты. Пытаюсь читать. Рисую. Занимаюсь домашними делами. Иногда гуляю, но Альса каждый раз ругает меня за это. Боится, что кто-нибудь меня увидит, выследит или подстрелит. Она вообще слишком за меня боится. Даже неудобно.

Иногда Альсе удается найти время днем. Она приходит с Реддой и Уном. Всех троих я поднимаю наверх по очереди. Когда было тепло, мы много ходили по лесу. Надоедали Маукабре или собирали разные лекарственные травы. Летом Альсин отец почти все время проводил в большом городе, далеко отсюда. Летом она сама себе была хозяйка и мы почти не расставались.

Большой Человек помогал мне обустроиться. Стучал молотком, таскал какие-то деревяшки. Я спрашивал: зачем? А он мне: зимой увидишь. Большой Человек — надежный и основательный. И он все делает надежно и основательно. Он притащил уйму всяких вещей, необходимых для жизни. Он привел из деревни Ночку и Зорьку. Это он посоветовал мне поселить коз на втором этаже, и сам сколотил для них загон. И травы накосил для них — он.