Елена Грушковская - Свет на шестом этаже

— Я могу пустить тебя, — сказала она. — Только места у меня не очень много, ты сам знаешь. Диванчик в папиной комнате тебя устроит?

— Да мне бы хоть какой-нибудь угол, — шмыгнул носом Женя.

— Пошли.

Она пошла вперёд, Женя последовал за ней. Татьяна молчала, и он тоже не говорил ни слова: пришибленный и виноватый, он не смел поднять на неё глаз, да и Татьяна тоже избегала смотреть на него, как будто сама в чём-то провинилась. В прихожей она деловито скомандовала:

— Разувайся на коврике, я пол помыла.

Он повиновался беспрекословно. Разувшись и повесив куртку, он ждал дальнейших распоряжений.

— Когда ты в последний раз ел? — спросила она.

Он смутился.

— Вчера днём.

— Пошли на кухню.

Там Татьяна заглянула в холодильник.

— Будешь яичницу с колбасой? — спросила она.

Он кивнул. Татьяна нарезала остатки колбасы, разбила последние четыре яйца, и через десять минут Женя за обе щеки уплетал яичницу, а потом обжигался чаем и откусывал большие куски хлеба с маслом. Из комнаты пришёл отец.

— Привет, Евгений, — сказал он.

Женя обернулся и поспешно поздоровался:

— Здравствуйте.

Татьяна сразу всё объяснила отцу. Она сказала, что Женя побудет здесь, и дала понять, что это обсуждению не подлежит. Отец ничего не сказал и пожал плечами, а потом вздохнул. Он только спросил:

— Ты в магазин ходила? У нас в холодильнике шаром покати. Кстати, деньги у тебя есть?

Это был более чем открытый намёк на то, что в их нынешнем положении лишние рты им приобретать нежелательно.

— Я получила за репетиторство, — сдержанно ответила Татьяна. — Сейчас я схожу в магазин.

Когда отец ушёл с кухни, Женя спросил:

— У вас материальные трудности?

Татьяна бодро сказала:

— Ничего, всё нормально. Это папа так, для порядка ворчит.

Помолчав, Женя признался:

— Я без копейки в кармане ушёл.

Татьяна ничего не ответила. Она думала. Требовалось ещё денег, причём немедленно. Где их взять? Сосредоточенно думая, Татьяна теребила серёжку. Она расстегнулась и осталась у неё в руке — золотая спираль с маленьким изумрудом в центре. Это был подарок бабушки на совершеннолетие, и Татьяна очень любила их и дорожила ими. Они были старинными — фамильными, их бабушка получила от своей матери.

— Пойдёшь завтра на занятия? — спросила Татьяна Женю.

— Мне надо бы отсидеться, — сказал он. — Можно, я пересижу у тебя какое-то время?

Она не стала его ни о чём расспрашивать. Вечером она устроила его на диване и предупредила, что отец храпит во сне.

Несмотря на усталость, она долго не могла уснуть, думая об Игоре. Всё это не укладывалось у неё в голове, не входило ни в какие рамки здравого смысла. Мучимая этой загадкой, она не сомкнула глаз до четырёх утра. Вставая, чтобы посмотреть на Маяк, она всей душой рвалась к Игорю, и её взгляд туманился слезами. Она спрашивала тёмное небо, покачивающиеся тени веток, холодные отблески света на застывших лужах, но ниоткуда ей не было ответа. Безысходная тоска и недоумение, смятение и тревога, даже страх — всё это смешивалось в один сногсшибательный клубок чувств, который лишал её не только покоя и сна, но и угрожал самому её рассудку. Измученная, она задремала в пятом часу со слезами на глазах, но уже через минуту — как ей показалось — запищал будильник: было семь часов.

Женя остался дома. Чтобы чем-то заняться в отсутствие Татьяны, он решил переписать из Татьяниных тетрадей конспекты пропущенных им лекций.

— И то дело, — одобрила Татьяна.

Она дала ему все свои тетради — за исключением двух, которые должны были ей понадобиться сегодня.

После занятий она пошла в ломбард. Её золотые серьги с изумрудами были оценены в сорок тысяч, и она подумала, что вряд ли у них когда-нибудь будет столько денег, чтобы выкупить их назад. Ювелир, который оценивал серьги, прищурился и сказал:

— Удивительное совпадение! Эти серьги как раз подходят к колье и перстню, которые у нас есть. Я знаю, что в этом гарнитуре не хватает только серег, и давно пытаюсь отыскать их… Просто поразительно! Ваши серьги — точь-в-точь из этого гарнитура. Может, вы согласитесь их продать нам? Сорок тысяч — очень хорошие деньги!

"Нет, — подумала Татьяна, — никогда нам не выкупить эти серьги назад".

За окном было сумрачно и холодно, хмурое небо сыпало мокрый снег, а двое сытых мужчин в дорогих галстуках жадно смотрели на подарок её бабушки, единственную драгоценность, что была у Татьяны. Рука ювелира в белой манжете, покрытая редким тёмным волосом, была уже занесена над серьгами, о цене которых Татьяна доселе не задумывалась. Ей вдруг стало не по себе, и она прониклась усталым презрением ко всему этому. Деньги, зажигающие в глазах людей жадный огонь, драгоценности, к которым тянутся алчные руки — всё это было так гадко и презренно, что Татьяне захотелось скорее уйти отсюда. Сама атмосфера этой конторы стала в один миг невыносимо душной и мёртвой, и ей захотелось выбежать на улицу, чтобы глотнуть свежего воздуха.

— Пятьдесят тысяч — и они ваши, — сказала она и стала сама себе противна. — Мне нужны деньги прямо сейчас.

Повышение цены не остановило ювелира. Он почти без колебаний согласился на эту цену, и через полчаса Татьяна наконец вышла на свежий воздух; в кармане у неё были презренные пятьдесят тысяч рублей, пятьсот из которых Татьяна тут же потратила. Домой она пришла, нагруженная покупками, на вопросительный взгляд отца ответив усталым молчанием. Она приготовила ужин, и они втроём сели за стол. Глядя, как Женя и отец ели, она думала: вот такие превращения материи происходят на свете. Были серёжки — стали котлеты.

Она угадала ещё не озвученный отцом вопрос: "Где ты взяла деньги, чтобы купить всё это?" Сжав губы и сверкнув глазами, она указала взглядом на Женю, и отец понял, что при нём нужно молчать. Нет, не гордость руководила Татьяной, когда она решила скрыть от Жени настоящее положение вещей, а что-то другое, чему она ещё не могла дать названия.

— Давайте, я помою посуду, — предложил Женя, когда они закончили ужин.

— Будь так добр, — согласился отец.

Пока Женя гремел на кухне посудой, отец подозвал к себе Татьяну и спросил вполголоса:

— Что-то не очень мне понятно… Ты тут сказала, что у тебя с ним всё кончено — мол, прошла любовь, завяли помидоры. А сейчас мы принимаем его, как дорогого гостя.

— Так надо, папа, — ответила Татьяна. — Ему больше некуда пойти.

— Шёл бы домой.

— Домой он пока не может пойти.

— И как долго он будет у нас?

— Сколько ему потребуется.

— Значит, мы и кормить его будем?

— Стало быть, будем.

— А с каких таких богатств?

— Я подзаработала немного.

— Как это?

— Ну… Не подзаработала. Серёжки продала.