Елена Грушковская - Свет на шестом этаже

Отец нахмурился.

— Бабушкины?

Татьяна вздохнула.

— Бабушкины.

Видно было, что отец расстроился. Он сел в кресло и замолчал, засопел, уклонился от объятий Татьяны. Сама расстроившись, она оставила его в покое и ушла к себе в комнату. Через пять минут пришёл Женя.

— Я вымыл посуду, — сказал он, вытирая руки о рубашку.

— Спасибо, — машинально пробормотала Татьяна.

— Это тебе спасибо, — ответил Женя.

Посмотрев на разложенные на столе тетради, она спросила:

— Переписал?

— Ещё не всё, — сказал он. — Можно, я ещё попишу?

— Да ради Бога, пиши.

— Я тебе не мешаю?

Она улыбнулась.

— Нет, нисколько. Пиши.

Отец смотрел телевизор, Женя писал, а Татьяна в тоске смотрела на Маяк, сидя у окна на кухне. Она силилась понять, что произошло, и не могла, всякий раз натыкаясь на непробиваемую стену. Всё это было из области фантастики, но Татьяна не верила в возможность подобного в реальности. Но, тем не менее, это произошло — и понимай, как хочешь. Единственное объяснение, которое вертелось у неё в голове, — это какая-то ошибка. Но кто ошибся и в чём именно ошибся — вот что было самым непонятным. Снова и снова она собирала кусочки головоломки, но всякий раз неправильно, и картина не получалась. В отчаянии и досаде она била кулаком по столу, собранные ею частички разлетались, и она снова принималась за этот мучительный подбор. Ей всё время казалось, что Игорь был где-то рядом, даже смотрел на неё, она постоянно чувствовала спиной его взгляд, но оборачивалась — и никого не видела. Его любящие, немного грустные глаза смотрели на неё отовсюду, она не могла никуда деться от них.

Более того, ей чудилось, что он видел не только её саму, но и читал в её сердце все чувства, и все её мысли были ему известны, как собственные. Это даже немного пугало её. Каждое движение её души он знал в самом зародыше, и ей тотчас становилось стыдно за все недостойные помыслы, едва они возникали у неё в душе. Он судил её, судил ежеминутно, и его суд был справедлив — она это знала. И не могла оправдаться.

Ночь прошла в холодном, тревожном полусне. Татьяна озябла и даже под одеялом не могла согреться, а утром встала совершенно больная. Мокрая от слёз подушка стала ей ненавистна, и она оторвала от неё лицо с содроганием в душе. Ей было почти всё равно, чем собирался заниматься сегодня Женя, не хотелось ехать на занятия, но она заставила себя. Была суббота, в расписании стояло всего две пары, но она пошла на них. Ей нужно было переключиться на что-нибудь, чтобы не сойти с ума.

У неё болела голова. Едва придя домой, она упала на кровать и сказала:

— Пожалуйста, не трогайте меня.

В воскресенье Женя — небывалое дело! — засел за учебники. Он ничего не объяснял, молча переворачивал страницы и делал какие-то выписки, молча жевал бутерброды с колбасой, пил кефир и ходил курить на лестничную площадку. Хотя они перешли уже во второй семестр четвёртого курса, от него веяло сосредоточенностью первокурсника, он забавно шевелил челюстью и чесал подбородок. Что послужило причиной для такой перемены, Татьяна не знала, а Женя не рассказывал. Вечером, когда она стояла на кухне у окна и со слезами на глазах смотрела на Маяк, на её плечи легли чьи-то руки. Татьяна вздрогнула.

— Извини, не хотел тебя пугать, — услышала она Женин голос.

Господи! Ей уже померещилось было, что это Игорь! Она вздохнула и прикрыла глаза ладонью. В кухне было темно, свет сюда проникал только из прихожей.

— Ты всё время грустная, — сказал Женя, стоя у неё за плечом.

Она не знала, как ответить, поэтому промолчала. Женя тоже помолчал, ожидая ответа, и, не дождавшись, сказал:

— Я поступил по-свински. Всё никак не решался про это заговорить…

— Не стоит и начинать, — чуть слышно перебила она — с лёгким звоном инея в голосе.

Он мучительно умолк, напряжённо дыша у неё за плечом. Она устало ждала, когда он справится с собой, и ей почему-то самой было неприятно и досадно на себя за то, что повергла его в смятение и стыд. Он оправился от этой моральной пощёчины и продолжил:

— В общем, фигня какая-то получилась. Я пьяный был, Тань.

Он умолк, Татьяна тоже молчала: ждала, что он скажет дальше.

— Эта Вика… Она — соска. Просто тупая соска. А ты…

Татьяна обернулась, её глаза блеснули в полумраке.

— А я кто? — спросила она, выпрямляясь.

Женя сначала опустил взгляд, потом посмотрел ей прямо в глаза.

— А ты человек, Тань.

Татьяна снова повернулась к окну. Она больше не могла сдерживать слёз, и её плечи затряслись. Нет, она ещё не заслуживала этого звания — человек. Всюду, куда ни кинь взгляд, были сплошные ошибки, сплошные грехи и пороки. Немного ещё она прожила на свете, а как успела запутаться! Её душа запуталась в сетях, которые держали её низко у земли, не позволяя взлететь в рай, стать достойной того, чтобы её любил Игорь. Теперь она поняла его слова "Не о том печалишься". Теперь она печалилась о том самом, о чём нужно было печалиться в первую очередь.

— Прости меня, Танюшка, прости, — шептал ей Женя, щекоча тёплым дыханием её шею. — Не плачь, пожалуйста…

— Жень… не надо, — сказала она.

Высвободившись, она пошла в комнату к отцу и села перед телевизором, инстинктивно ища защиты от охвативших её эмоций в привычной, обыденной обстановке. И она знала, что сюда Женя за ней не последует. Она приласкалась к отцу и на минуту снова стала маленькой девочкой, не имеющей ещё понятия о "взрослых" страстях. Отцовская рука с готовностью обняла её, и она вдруг подумала, что так будет не вечно. Когда-нибудь отцовской руки не станет, и некому будет обнять её и приласкать. В горле у неё опять заклокотали слёзы; как ей сейчас не хватало Игоря! Парадокс, но при всей её страсти к нему только он был способен все эти страсти в ней успокоить одним нежным прикосновением. Только с ним она могла чувствовать умиротворение и полную безмятежность, как душа в раю, у Господа за пазухой. Как ей хотелось снова оказаться по ту сторону окна!

Удивительно: стоило ей только подумать об Игоре, как её душа тут же успокоилась, буря улеглась, и засияло солнце. Одна лишь его тень усмирила шторм, словно бы приказом: утихни, перестань! Спать все они отправились вполне мирно, лишь Женя казался немного смущённым. Но и он промолчал.

А в понедельник вечером отец сказал, что устроился на работу. Он выглядел бодро, перестал пить пиво и наконец побрился. Татьяна узнавала прежнего отца и радовалась: у неё как будто камень с души упал от этой новости.

В среду закончилась Женина "отсидка" у Татьяны дома. Возможно, это случилось бы позже, если бы Женя не решил наконец пойти на занятия в университет. Утром они завтракали вдвоём: отец ушёл из дома раньше их. За чашкой чая они оба о чём-то задумались. Женя заметил: