Елена Грушковская - Свет на шестом этаже

— А вот это лишнее. Пиво пейте сколько угодно — пожалуйста, я не возражаю, а вот этого уже хватит.

Роман убрал водку в холодильник. Отец вернулся из комнаты и сел к столу, но с этого момента их дружеская беседа, которая до этой минуты даже в какой-то мере забавляла Татьяну, перешла в русло, которое дружеским уже нельзя было назвать. Началось с того, что Роман сказал:

— Татьяна Михайловна, вы стоите у нас над душой… Как надзиратель. И надзираете, считаете у нас во рту каждый глоток. Может, вам лучше пойти к себе?

Это обидело Татьяну. Она возразила:

— Почему сразу "надзиратель"? А вы не допускаете такую мысль, что я, может быть, нахожусь здесь, потому что мне хочется с вами побыть, пообщаться?

— С трудом верится, — усмехнулся Роман.

Обращение друг к другу на "вы" было между ними в ходу давно — ещё с детства. Началось это как шутка, а потом вошло в привычку.

— Ну, знаете! — Татьяна от обиды даже не сразу нашлась, что ответить. — Что же это такое, ребята? Если я не пью с вами, это ещё не значит, что я нахожусь по ту сторону баррикад. Я всего лишь напомнила вам, чтобы вы не перебрали, как вчера, а то будет плохо. А вы сразу — "надзиратель"!

— Про баррикады вы сами сказали, Татьяна Михайловна, — проговорил Роман. — Я, между прочим, ничего такого не сказал. Баррикады — это война, а у нас нет войны.

— Не цепляйтесь к словам, — сказала Татьяна. — Вы ищете слишком глубокий смысл. Я спрашиваю вас, почему мне нельзя находиться здесь? Я не запрещаю вам пить. Пейте, но знайте меру. Или, может быть, вас раздражает слово "мера"? Я слишком часто его повторяю?

— Мужчина — одно слово, женщина в ответ — слова, — усмехнулся Роман.

Это задело Татьяну ещё сильнее.

— Заметьте, что до этой минуты я больше слушала, чем говорила, — сказала она сухо и с подчёркнутой правильностью грамматических конструкций. — Наш разговор приобретает неприятный оборот, вам не кажется? Я не стану отвечать вам на ваше замечание о мужчинах и женщинах, будем считать, что ничего не было сказано. Но, насколько я поняла, моё общество перестало быть вам приятным. Что ж, мне всё ясно. На данной стадии меня здесь быть не должно. Извините, что так поздно догадалась.

И Татьяна вышла из кухни. Из своей комнаты она прекрасно слышала, что там происходило. Около минуты царило молчание, потом отец спросил:

— Ну, что — лучше нам стало? Зачем ты её выгнал?

— Да никто её не выгонял, — попытался оправдаться Роман. — Она сама ушла.

— Из-за тебя, — настаивал отец. — А мне, может, легче, когда она рядом!..

Роман ничего не ответил. Татьяна услышала, как он открыл холодильник — не иначе, достал водку. Но Татьяна из принципа больше не вмешивалась. Однако через минуту молчание на кухне стало гнетущим, и ей вдруг стало даже совестно: пожалуй, она высказалась слишком резко. Она встала в позу, хлопнула дверью, а что из этого? Никто не выиграл — настроение испортилось у всех. Хотя, впрочем, если говорить о настроении, то портиться тут было, в сущности, нечему — изначально никакого настроения и не было. Но стало определённо хуже, чем раньше, и это почувствовали все.

Не прошло и десяти минут после ухода Татьяны, как Романа вырвало. Татьяна констатировала про себя: мера, о которой она твердила, настала, но торжества от этого она не испытывала. Что ж, она была права, и это подтвердилось, но добивать лежачего было не в её привычках. Придя на кухню, она сказала Роману просто:

— Ничего не ешь сейчас, а то может снова вырвать. Попей кефир и отдохни.

У Романа были мокрые ресницы, и выглядел он виноватым и смущённым. Он выпил стакан кефира и лёг на диван, а потом и отец улёгся. Вскоре оба заснули, а Татьяна не смогла, хотя и провела почти бессонную ночь. Ей было не по себе. Она позвала Романа на помощь, но было непонятно, оказал ли он ту помощь, которой она хотела, и оказал ли её вообще как таковую. Было ли всё это помощью, она затруднялась сказать. Она знала и понимала многое, но сейчас у неё было такое чувство, будто она снова стала маленькой девочкой, встревающей в дела взрослых, которые ей были непонятны в силу возраста. Это было неприятное, уязвляющее чувство, и Татьяна, неудовлетворённая и раздосадованная, стала прибирать на кухне. Она вымыла посуду, выбросила огрызки хлебных корок и шкурки от колбасы, съела йогурт и ещё два банана, выпила стакан сока и задумалась. Может быть, она сама не дала Роману сделать то, о чём она его просила? Она всё время вмешивалась — уж таков был у неё характер, она всегда испытывала беспокойство, если она что-то не контролировала. Были здесь виноваты и её нервы, напряжённые до предела: она была вконец измотана. Но с другой стороны, всё это было на первый взгляд банальной попойкой, которая, с её точки зрения, мало что давала, кроме похмелья впоследствии. А может быть, она всё-таки чего-то недопоняла во всей этой ситуации?

Около пяти вечера Роман поднялся — бледный, вялый и мятый. Он пошёл домой досыпать и приводить себя в порядок перед предстоящей рабочей неделей. Закрывая за ним дверь, Татьяна сказала:

— Ну, что ж, спасибо тебе.

Она смутно чувствовала, что должна была его поблагодарить, хотя и не знала, за что. Чувство неудовлетворённости и недосказанности упорно преследовало и смущало её. Всё прошло как-то не так по сравнению с тем, чего она ожидала, но даже и это самое "не так" она не могла как следует определить. Она не знала точно, чего именно она сама ожидала — что тут можно было сказать? Скомканная ночь и ещё более мятый день — вот как она определила бы своё впечатление от произошедшего. И только солнечным зайчиком в нём промелькнул Игорь.

Увидит ли она его когда-нибудь ещё? Она не знала, и неопределённость мучила её. Увидеть его снова ей очень хотелось — хотелось безумно, до крика, до боли, до смерти. Она схватила бинокль и вышла на балкон. Лампа ещё не горела, и в окне никого не было.

А ночью она снова увидела свет. Татьяна стояла на балконе и смотрела на окно, но уже не как на таинственный безликий маяк. Там жил Игорь. Она снова навела бинокль и вздрогнула, увидев, что Игорь тоже смотрит на неё в бинокль. В свете лампы была видна его улыбка. Татьяна засмеялась и помахала ему. Он отнял бинокль от глаз, и Татьяна увидела его лицо целиком. Они стали смотреть друг на друга без биноклей. Так им обоим было плохо видно, но Татьяна знала, что Игорь там, а он знал, что она тоже смотрела на него. Потом Игорь куда-то исчез, и Татьяна уже забеспокоилась и стала всматриваться в окно с помощью бинокля, но через минуту Игорь вернулся с листком бумаги. Он поднёс его к лампе, и Татьяна увидела крупные печатные буквы, написанные чёрным маркером:

Приходите ко мне, Таня.

Она сделала ему знак подождать. Найдя жирный красный маркер и лист формата А4, она написала: