Олег Дивов - FANтастика

— Ты плохо слушал! — Петр Иванович набрал полную грудь воздуха, подержал себя в надутом состоянии, потом медленно выпустил пар через ноздри. — Еще раз слушай. Деньги — через большие партии. Я не увижу того, что в коробках. А магазин — для души. Малая часть, но лучшая. Понял?

Михля кивнул.

— Бизнес реален, — сказал Петр Иванович. — Обувь — не враг, обувь — возлюбленная. Она пахнет. Она имеет ощупь. Ею надо обладать. Без корысти, просто из страсти. Если она мала, или велика, или жмет, или натирает — это надо терпеть. Она определяет твой характер, твое настроение, весь твой день, твою походку, она задает тебе ритм дыхания. Ты не тролль, но ты поймешь.

— Интересно, как это я пойму, если я даже не тролль? — вконец разобиделся Михля.

— Ты — человек, — с хитрым видом проговорил Петр Иванович. — Для тебя «друг» важнее.

С некоторых пор Михля всерьез тревожил Петра Ивановича. Тролль часами бродил по своей квартире, повторял слово «Антигона» и, вслушиваясь в его гудение, думал о своем приятеле. В звучании этих мыслей ощущался нехороший диссонанс с мощным и ровным звуком имени сестры.

Какое-то время Петр Иванович пытался уговаривать себя. Считать, что этот диссонанс — признак его скорой и вполне благополучной разлуки с Михлей. Тролли наверняка уже завладели тем, к чему стремились, — потомством от похищенного человеческого отпрыска, — так что теперь ничто не препятствует им избавиться от чужака и призвать своего потерянного собрата на его законное место в сообществе троллей.

Или Михля женится.

Вот и все.

Но в глубине души Петр Иванович знал, что этого никогда не случится. Тролли не выпускают добычу. Не в их характере.

А имя «Антигона» гудело все сильнее и настойчивее, и в нем совершенно терялось представление о Михле. И означать все это могло лишь одно: скоро Михли не станет вовсе.

Дурные предчувствия охватывали Петра Ивановича все сильнее. Михля выпадал из континуума. Все эти годы Петр Иванович был слишком беспечен. Небытие успело подобраться к Михле слишком близко.

«Антигона, — бормотал Петр Иванович, перемещаясь из комнаты в прихожую, а оттуда — в кухню и ванную, — Антигона. Антигона».

Он уже начал собирать свою коллекцию обуви. В спальне стояла коробка, где в постельке из шелковой бумаги покоилась пара ботинок из натуральной кожи, со стельками тонкими, точно лепестки. Петр Иванович благоговейно взял в руки ботинок, поднес к носу и, зажмурившись, втянул в себя терпкий запах.

— Антигона, — прошептал он, ощущая невероятную близость сестры. Он даже как будто увидел ее въяве, в черных кожаных одеждах с длинными разрезами, с дикими раскосыми глазами, пьяными от чарующих запахов. Он подумал о том, как шевелятся ее ноздри, как поблескивает ее смуглая кожа.

— Брат, — издалека проговорила Антигона, и внезапно отвратительный запах гари заполнил комнату. На мгновение Петру Ивановичу почудилось, что загорелись ботинки у него в руках, но это оказалось не так: ботинки, по-прежнему холеные и прохладные, с достоинством покоились — один в коробке, другой — в ладонях тролля.

Петр Иванович сильно моргнул, надавив веками на глазное яблоко, и мир вокруг него раздвоился: первое зрение наблюдало комнату, обои в цветочек, портрет Елизаветы Петровны в широкой раме, а второе уплывало на грань миров. В мутной дымке Петр Иванович различал чьи-то лохматые, вздутые пузырем рукава, затем — гневные глаза, полные черного света, и, наконец, растопыренные пальцы, указывающие куда-то в сторону.

Он послушно глянул вторым зрением в том направлении, куда смотрели длинные серые ногти, и увидел клубы дыма. Неожиданно его поразило сходство дыма и тех рукавов, в которых обитали руки его первоначального видения; затем эти мысли отступили, будучи неуместными, и Петр Иванович закрыл глаза, добровольно отказываясь от всякого зрения, и от первого, и от второго. Чуть-чуть он простоял в полной темноте, а потом громко, с протяжным стоном позвал:

— Антигона!

Сейчас имя сестры звучало как смерть: оно вообще не имело никакого отношения к миру, где находился ее брат.

Петр Иванович взвыл и бросился в ванную. Он плеснул холодной воды себе в лицо, затем накинул на плечи плащ и выскочил из квартиры.

Михля обитал в доме, расположенном через две улицы от Большой Посадской. Он жил в большой, неудобной, темной комнате в гигантской квартире. Кроме него там обитали еще четверо соседей, и все четверо пили горькую. В основном они были тихими алкоголиками и не слишком досаждали Михле.

Едва лишь Петр Иванович покинул пределы Большой Посадской, как запах дыма бросился к нему навстречу, точно забытый родственник после долгой разлуки.

Петр Иванович побежал.

Большая красная машина уже перегораживала улицу, и люди в комбинезонах, с твердо перепоясанными талиями, разматывали шланг. Несколько зевак стояли на тротуаре. Им было скучно, но, очевидно, где-нибудь в другом месте было еще скучнее, вот они и оставались здесь, возле пожара.

А из окон Михлиной квартиры рваными шарфами выползал черный дым. Чуть поодаль от дома он становился белым и непостижимо заканчивался. Одно из окон лопнуло. Черные стекла посыпались на асфальт.

Двое пожарных глянули на окна, потом мельком обернулись на прохожих, но, увидев, что те не пострадали и даже не дрогнули, с полным равнодушием отвернулись от них.

Поползла длинная лестница. Из подъезда выходили люди — те немногие, кого пожар застал дома. Большинство сейчас находились в офисах или на иных промыслах.

Петр Иванович обошел пожарных, слишком занятых своей работой, и приблизился к подъезду. Несколько секунд он медлил, тревожно втягивая в себя воздух. Что-то было в этом воздухе не так. Не удушливая вонь, не отчаянный лай собаки, запертой в квартире двумя этажами ниже, не чьи-то торопливые шаги на лестнице.

В этом воздухе Петр Иванович больше не слышал дыхания Михли.

Перепрыгивая через ступеньки, Петр Иванович мчался наверх, на пятый этаж, навстречу пожару и неизбежной беде. Он выкрикивал: «Антигона!» Он ощущал себя каменным, как никогда. Он был троллем.

— Хо-хо! — рычал Петр Иванович. — Антигона!

На четвертом этаже дверь одной из квартир приоткрылась, и оттуда высунулась ветхая старушка. Она подслеповато моргнула в темноту голубыми глазками.

— Бегают, хулиганют, — сказала она шелестящим голосом, хрупким, как сгоревшая бумага. — Опять газеты в подъезде жгут. Хулиганы.

— Антигона! — заорал Петр Иванович, проскакивая мимо.

— Ой! — сказала старушка и быстро захлопнула дверь. Своим нечеловеческим слухом, до крайности обострившимся в минуты опасности, Петр Иванович улавливал, как она шебуршится у самой двери, пытаясь в дверной глазок рассмотреть происходящее на лестнице.