Джонатан Страуд - Победители чудовищ

— Главное, что он и на отца-то не похож! Скорей уж на дядю.

— Да скорей уж на тровва! Астрид и на дух Бродира не переносит, это все знают.

— Ну что ж, при всем при том мальчишка живуч! Слышите, как орет?

По мере того как Халли подрастал, это несходство не уменьшалось. Его отец, черноволосый Арнкель, был широк в плечах и жилист руками и ногами, высок ростом и издалека заметен что в чертоге, что в полях. У его матери, Астрид, были светлые косы и розовая кожа, как и у всех ее родичей, что жили вниз по долине; она тоже была высокой и стройной, и ее красота казалась странной и тревожащей темноволосым обитателям Дома Свейна. Лейв и Гудню выглядели уменьшенными копиями своих родителей: оба считались изящными и миловидными.

Халли же, напротив, с самого начала был коротконог и широкоплеч: не мальчишка, а какой-то неуклюжий обрубок — руки у него были точно окорока, и ходил он вразвалку. Лицо у него казалось слишком смуглым даже по понятиям людей, выросших в горах. У него был короткий вздернутый нос, задиристо выпяченный подбородок; широко расставленные глаза, блестевшие любопытством, смотрели на мир из-под растрепанной копны густых черных волос.

За трапезой отец, бывало, усаживал Халли к себе на колени и с любовью разглядывал малыша, пока короткие крепкие пальчики шарили в колючей бороде и драли ее до слез.

— Ну и силища же в этом мальчишке, Астрид! — ахал Арнкель. — Да и храбрости ему не занимать. Эйольв тебе говорил, что давеча поймал его в конюшне? Он вертелся прямо под копытами у Хравна и норовил подергать его за хвост!

— А где же была Катла? Малыш ведь мог погибнуть! Ох, оттаскаю я ее за косу, дуру нерасторопную!

— Не брани ее. У нее одышка, где уж ей угнаться за ним! Вон, пусть Гудню помогает присматривать за братишкой. А, Гудню?

Арнкель трепал девочку по макушке, та морщилась и сердито поднимала голову от рукоделия.

— Чур, не я! Он забрался ко мне в комнату и слопал мою морошку! Вон, пусть Лейв за ним присматривает.

Но Лейв шатался по торфяному лугу и швырял камнями в птиц.

В эти ранние годы Астрид и Арнкель были слишком заняты заботами о чертоге и Доме, и им было недосуг особо нянчиться с Халли. Поэтому заботиться о нуждах малыша поручили Катле, дряхлой седовласой няньке с лицом как сосновая кора. До этого она нянчила Лейва, Гудню, а еще прежде и их отца тоже. Спина у Катлы не гнулась и была горбатая, точно виселица; ходила старуха, шаркая ногами, и выглядела точь-в-точь как ведьма. Все девчонки из Дома Свейна, едва завидев ее, с визгом разбегались по домам. Однако же ее раскосые глаза блестели живым умом, и она была неиссякаемым источником знаний. Халли любил ее самозабвенно.

По утрам она зажигала свечу, приносила в каморку Халли лохань с теплой водой и, искупав его, натягивала на него тунику и чулки и вела в чертог завтракать. Потом она садилась на солнышке и клевала носом, пока мальчик играл со щепками на полу, усыпанном тростником. Обычно она засыпала, и тогда Халли поспешно вскакивал на ноги и неуклюжей походкой уходил исследовать отдельные комнаты в задней части чертога или выбирался во двор, где звон Гримовой наковальни смешивался с жужжанием прялок и откуда были видны работники далеко на склоне. Из Дома Свейна можно было видеть хребты по обе стороны долины и темные неровные остатки каменных курганов, идущих сплошной цепочкой вдоль вершин. Эти курганы напоминали Халли зубы Катлы. А за курганами, даже в ясную погоду полускрытые дымкой, высились далекие горы с белыми вершинами и отвесными склонами, теряющимися из виду.

Халли не раз случалось заблудиться в многочисленных ходах и проулках Дома, весело бродя вместе с дворовыми псами среди мастерских, хижин, хлевов и конюшен, пока наконец голод не заставлял его вернуться в объятия встревоженной Катлы. По вечерам они ужинали отдельно от его семьи, в кухне при чертоге: уютном помещении, пропитанном вкусными запахами, заставленном широкими скамьями и исцарапанными столами, где свет очага отражался в сотне котлов и блюд, развешанных по стенам.

В это время Катла рассказывала, а Халли обращался в слух.

— Несомненно, — говорила она, — внешность свою ты унаследовал со стороны отца. Ты вылитый его дядя Энунд, что хозяйствовал на Высоком Утесе, когда я была девчонкой.

Это была немыслимая древность. Некоторые уверяли, что Катле уже больше шестидесяти лет!

— Дядя Энунд… — повторял Халли. — А что, Катла, он был очень красивый, да?

— Уродливей его не было во всей долине, да и нрав у него был тяжелый. Днем-то он был человек довольно покладистый, а по правде сказать, и мягкотелый — может, и ты со временем станешь таким же. Но с наступлением темноты сил у него прибавлялось многократно и случались вспышки неудержимого гнева, во время которых он выбрасывал людей в окно и ломал скамьи в доме.

Это заинтересовало Халли.

— А что же давало ему такую магическую силу?

— Да выпивка, небось. В конце концов обиженный арендатор придушил его во сне. И о том, как сильно не любили Энунда, можно судить по тому, что Совет присудил убийце всего лишь уплатить штраф: шесть овец и курицу. На самом деле кончилось тем, что тот мужик женился на вдове.

— Нет, Катла, не думаю, что я такой, как мой двоюродный дедушка Энунд.

— Ну уж, в росте ты ему точно уступаешь! Ага! Ишь как кривится у тебя лицо, когда ты хмуришься. Энунд, Энунд как живой! Стоит только посмотреть на тебя, и сразу становится ясно, что ты склонен ко злу, так же как и он. Берегись, не поддавайся темным побуждениям! А пока что давай-ка ешь эти молодые ростки!

Халли не потребовалось много времени, чтобы обнаружить, что его происхождение — если не считать Энунда — имеет большое значение для всех обитателей Дома Свейна. Отчасти это было приятно, потому что благодаря этому все двери были для него открыты: он мог сколько угодно бродить среди кисло пахнущих чанов Унн-кожевницы и валяться под сушильными рамами, глядя на то, как полощутся кожи на фоне неба; он мог торчать в жаркой темноте Гримовой кузницы, глядя, как искры, точно демоны, пляшут под падающим молотом; он мог сидеть с женщинами, стирающими белье в ручье под стенами, и слушать, как они рассуждают о тяжбах, о свадьбах и о других Домах вниз по долине, ближе к морю. В усадьбе жили человек пятьдесят; к четырем годам Халли всех знал по имени, знал большую часть их секретов и личных особенностей. Эта ценная информация доставалась ему куда легче, чем другим детям в Доме.

С другой стороны, его положение привлекало к нему внимание, порой нежелательное. Халли был второй сын Арнкеля, и его жизнь была весьма ценной: если вдруг Лейв умрет от трясучки или болотной лихорадки, Халли сделается наследником. Это означало, что ему частенько запрещали заниматься очень важными делами в самый ответственный момент. Бдительные прохожие стащили его с троввских стен, когда он только-только начал исследовать край шатающейся кладки, и не дали ему поплавать по гусиному пруду в корыте, с вилами вместо весла. Но чаще всего его оттаскивали от больших мальчишек как раз в тот момент, когда дело доходило до драки.