Джонатан Страуд - Победители чудовищ

— Мы так плакали! — сдержанно говорила Гудню. — Мать с того дня ни разу не улыбнулась. Что ты на это скажешь, а, выродок?

На все эти вопросы Халли, когда ему давали возможность вставить слово, отвечал коротко и четко:

— Я тосковал по Бродиру. Я не мог больше тут оставаться.

Или:

— Я заботился о том, чтобы никто не узнал моего имени.

Или:

— Я считал, что недостоин носить цвета нашего Дома.

И наконец:

— Я понимаю, сколько горя вам причинил. Мне очень жаль. Но я же вернулся.

Расслышали ли его родственники хоть один из этих ответов, неизвестно; впрочем, даже если бы и расслышали, вряд ли кто-то счел бы их удовлетворительными. Этот допрос продолжался, с перерывами, в течение нескольких дней, по мере того, как его родные попеременно испытывали приливы облегчения и гнева. На Халли то орали, то обнимали его, то подчеркнуто игнорировали, то рыдали над ним — голова шла кругом. Арнкель его лупил — и не единожды, а каждый раз, как отец снова и снова осознавал всю гнусность его поведения, что случалось довольно часто.

Халли не пытался протестовать. Это было заслуженное наказание, и он это знал.

Больше всего его расстраивало поведение Катлы. В противоположность родным старая нянька помалкивала и держалась от него подальше.

— Ну же, Катла! Поговори со мной, а?

— Я целый месяц оплакивала малыша Халли. Он умер, его больше нет.

— Да нет же! Погляди, вот он я! Я вернулся…

— Нет-нет. Тот мальчик, которого я знала, не мог быть таким жестоким, таким себялюбивым, как ты. Ступай прочь, не мешай мне переживать.

И сколько он ни старался, Катла была безутешна.

А тем временем в Доме вовсю готовились к зиме. Несмотря на его чудесное возвращение, у людей хлопот был полон рот и им некогда было тратить время на мальчишку, которому надоело бродяжничать. Тучи над Домом Свейна с каждым днем спускались все ниже. Скот загоняли все ближе и ближе к троввским стенам; набивали кладовые припасами, чинили крыши и стены хлевов и конюшен. Халли занял свое место среди работников и невозмутимо взялся за дело. Вскоре люди обратили внимание, что он стал сильнее и проворнее, чем прежде, что лицо у него осунулось, а взгляд сделался стальным и жестким. Те, кто вслух возмущался его безрассудной выходкой, вскоре прикусили языки, и многие смотрели на него косо.

Однажды Халли вызвали в комнату к родителям. Арнкель, который заметно исхудал за эту осень и страдал от приступов кашля, скособочась сидел в кресле, глядя в пустоту. Мать стояла рядом; взгляд у нее, как всегда, был пронзительный.

Арнкель краем глаза взглянул на сына и отвернулся.

— Что, ты еще здесь? — спросил он. — Не сбежал пока?

— Отец, я же попросил прощения…

— Твои извинения всегда были сшиты на живую нитку; не трепли их понапрасну. Ладно, довольно об этом. Мы с матерью хотим задать тебе один вопрос. Вчера сюда заезжал Кар Гестссон, распродавал свои паршивые куртки. Я купил две — в порядке гостеприимства, но это так, между прочим. Кар привез новости из нижней долины. Он говорит — а я всегда знал его как человека правдивого, вот только разобрать, что он там бормочет, не так-то просто, оттого что у него зубов недостает, — он говорит, — и тут Арнкель пристально посмотрел на Халли, — что Олав Хаконссон умер и чертог его сгорел. Что тебе об этом известно?

Сердце у Халли упало, но он и бровью не повел.

— Он умер? Отчего, отец?

— Это пока не известно наверняка. Говорят, убили его.

— Ходят слухи, — вставила мать Халли, — что в Дом проник какой-то злоумышленник…

Халли потер подбородок, как бы в глубокой задумчивости.

— Удивительные новости. Я и сам как-то раз видел столб дыма, поднимающийся на востоке. Наверное, это как раз чертог горел.

— Так ты не бывал в Доме Хакона во время своих скитаний?

— Нет, отец.

— И ты не убивал Олава?

— Нет, отец! — Халли громко расхохотался. — Я?

Он перестал смеяться и обвел взглядом родителей. Лица у обоих были каменные; они пристально смотрели на сына, не говоря ни слова.

— Да, конечно, это звучит нелепо, — сказал наконец Арнкель. — И тем не менее… ну что ж, не ты — значит, не ты. Мы спросили, ты ответил, дело исчерпано.

Он вздохнул, вытянул свои длинные ноги. Руки у него выглядели тоньше, чем помнилось Халли, и крупные кости отчетливо проступали сквозь плоть.

— Если честно, по-мужски, — продолжат отец, — я рад, что убийца моего брата мертв, и я благодарен тому, кто его убил, кто бы это ни был. Но твоей матери не по себе. Через неделю мы должны предстать перед Советом, чтобы потребовать возмещения за смерть Бродира, и ей кажется, что эти известия могут как-то повлиять на ход нашего дела. Меня лично это не тревожит. При условии, — подчеркнул он, — при условии, что мы действительно непричастны к смерти Олава и никто не сможет доказать обратное. Тогда нам действительно нечего опасаться.

То ли из-за того, что Арнкель выглядел таким хрупким, то ли из-за того, что говорил таким тоном, Халли внезапно захотелось ответить как следует и порадовать отца.

— Я думаю, — медленно ответил он, — что убийца не оставил никаких улик и установить, кто он такой, не удастся. У Олава, несомненно, было немало врагов. Многие желали ему смерти, и подозреваемых — море. Это не должно нас заботить. Папа, как ты себя чувствуешь?

— Да все в порядке, просто зима надвигается. Никогда не любил зиму. Сын мой, смири свой пыл, и ты станешь гордостью нашего Дома. Еще через пару лет, если будешь добросовестно трудиться, выделим тебе хорошую усадьбу. Ты ведь будешь хорошим мальчиком? Вот и славно.

Мать Халли положила руку на плечо Арнкеля. На лице у нее отражалась тревога, ее взгляд, когда она посмотрела на Халли, был по-прежнему жестким. Наконец она сказала:

— Я надеюсь — ради нас всех, — что ты не ошибаешься. Чрезвычайно важно, чтобы ты как следует представил наше дело перед законоговорителями.

— Я буду хорошим свидетелем, мама.

— Хорошо. Можешь идти.

— И последний вопрос, — сказал Арнкель, когда Халли уже направился к двери. — Ты не видел моего ножа — ну знаешь, того, самого острого?

Халли опустил голову.

— Отец, это я его взял… Я его потерял.

Арнкель вздохнул и закашлялся.

— Всыпать бы тебе… но я уже все вожжи о тебя истрепал. Ступай, мальчик, и не говори никому об этом разговоре.

Халли вышел через чертог, где висели сокровища Свейна, серые от пыли. Шкатулка, в которой раньше лежал серебряный пояс, стояла на той же полке. Халли все собирался положить пояс на место, но до сих пор не успел это сделать. Пока что пояс вместе с поддельным троввским когтем хранился в тюфяке на его постели. Он непременно положит его в шкатулку, когда выберет время, когда люди позабудут о его исчезновении и перестанут обращать на него внимание.