Руфи Руф - Ля-ля, детка!

Последнее время было не очень хорошим для меня. Случалось, что я не хотела жить, и не хотела умирать. И это состояние на грани было мучительным. Когда все силы и надежды ушли, осталась я. Агонизирующая, но живая. Мое признание может опорочить и опозорить только меня, потому что я не справилась с ситуацией. И все-таки оглянитесь вокруг, не закрывайте глаза. Мои благополучные знакомые не хотят замечать убийц, наркоманов, бомжей… Детей, расстреливающих своих одноклассников из автомата. Школьников и студентов, прыгающих с верха многоэтажки. НО ОНИ ЖЕ ЕСТЬ!!!! НУ ПОСМОТРИТЕ ЖЕ НА НИХ НАКОНЕЦ, ВЕДЬ ОНИ ЖЕ ЕСТЬ!!!! Но обыватели продолжают говорить: все ок! Все вери-вери гуд! Откуда вообще берутся несчастья? Но счастливые не думают об этом. Им гораздо проще раз в пятилетку посадить деревце, или съездить в детдом с пирожными. Я не говорю, что этого не нужно делать… Но так ли уж много смыла в ваших действиях? Вы вышучиваете, издеваетесь, не дружите, презираете и пренебрегаете — а потом, к примеру, идете сдавать кровь для больных детей, тратите деньги на благотворительность… К вам стремятся, и поэтому вы считаете себя добрыми. А может вам завидуют? Получают удовольствие от вашей внешности и хотят перенять ваши качества? Но любят ли вас на самом деле? Любите ли вы? Можно ли топтать чувства одного человека, издеваться над ним, и при этом заявлять о любви к другому? Может ли океан в одно и то же время быть солёным для трески и пресноводным — для кита?.. Вы можете сказать мне: "А ты сама, разве любишь своего папашу?". Нет, я его не люблю. Но я не подсыпаю ему ртутные шарики в ботинки, и не варю ему суп из бледных поганок. С учетом того, сколько зла он мне причинил — это больше, чем доброта. Это милосердие. А где душевность тех ребят, с которыми я хотела общаться, и которым я не сделала ничего плохого? Да, можно не любить человека — и даже не дружить с ним. Но быть добрым, если это возможно — что мешает?

..Когда меня избили дверью кухонного шкафа по голове, мои ноги подкосились, и я вывернула из себя горькую желчь с остатками ужина. Все время до вечера сидела, голодная и заплаканная, взаперти, на полу в ванной, пока не пришла мать. С тех пор моя шея перестала поворачиваться в обществе. Я боялась посмотреть на людей, стоявших сзади и сбоку, особенно на мужчин. Я боялась и ненавидела их до слез. Однажды я увидела в метро даму с корзинкой новорожденных спаниелей. Она гладила слепых щенков наманикюренным пальцем по голове (почему-то очень сильно), а я ощущала себя так, будто я сама — этот щенок и мне битой проламывают череп. Щенок — ребенок — ласка — бита… Такой вот ассоциативный ряд. Я держалась изо всех сил, но слезы капали у меня из под черных очков, которые я тут же надела, чтобы скрыть от пассажиров свое состояние.

Папашка-садист будет меня бить, изводя мать угрозами о разводе. Его же никто не накажет за издевательства над нами. Не врежет как следует, и это каждый раз порождает у него чувство еще большей безнаказанности. С каждым разом он все больше распускает руки и бьет все сильнее. Мать он почти никогда не трогает. Она сильна, а он слишком труслив. Я закричу тогда, еще в пять лет, когда Эн еще не попросится на свет: "Так уходи! Разведись и уходи! Разведись и уходи!". Я ору, доведенная до крайности. Слова "Пошел нахер" мне неведомы, но мои вопли звучат именно так. Мать заслонит меня от побоев. В который раз. Но только наполовину, как впрочем и всегда… Во всех комнатах между ними вспыхивают ссоры, слышны постоянные крики, и оскорбления. Он вопит о разводе каждый раз, как она просит его помыть посуду, защищает меня, или вместо того, чтобы проглотить его вонючие оскорбления начинает с ним спорить. Как-то, он ее обидит по другому поводу, и мама заплачет у меня на руках. Я буду как взрослая гладить её по волосам и прижимать к груди ее голову. Вот такая я дура. А надо было думать о себе! Мои ласки и очевидная любовь не мешали моей маме в перерывах твердить мне что я: эгоистка, ни капли ей не сочувствую, ни грамма ее не уважаю, отношусь к ней как к половой тряпке, что я плохая, и она меня не любит. Что объяснять мне она ничего не будет, и раз я сама не понимаю, в чем я виновата, то объяснять нечего — я безнадежна… О майн гад! Да что же это за мозговая непроходимость такая?

Перечислить все унижения, которых я натерпелась от нее — не хватит времени. Если с папашей мне было все понятно и очевидно, то мама — была мамой. И почему в пять лет, или позже, я должна была отказываться от нее? За что она меня не любила и ненавидела, я не понимала.

Итак, у папашки появилась идея-фикс — развод. Она мне очень нравилась. Втайне я надеялась, что он наконец решится и свалит от нас подальше навсегда. В те дни мама рассказала мне о том, как вышла замуж не по любви. Раньше она любила парня, а он женился на другой, потому что она была недостаточно красивой.

"— Ты пыталась с ним объясниться, мама?".

"— Нет, что бы это дало?"..

Тогда для себя я решила, что если я кого-то полюблю, то заставлю его выслушать меня, сделаю все, чтобы не быть трусихой, которая боится объяснений с любимым…

Вечером мы выслушивали очередную Бредди-песню, что он может творить все что ему вздумается: запрещать нам все что мы любим, орать на нас, оскорблять, уничтожать морально, бить, и весь этот жестокий бред и кошмар, от которого хотелось проснуться как от дурного сна. После того как мне исполнилось восемь и меня стали избивать чуть ли не несколько раз в день, в маме что-то надломилось. "Женщина должна быть терпеливой" — повторяла она и стала внушать себе, что все у нее хорошо. Что никаких побоев в семье не было и нет. Что все дурное в нем — хорошее, или терпимое. Что чудовище — это ее дочь. Она не видела во мне ничего хорошего…

В двадцать пять лет я буду совсем немного бывать в одной компании. Некоторых людей захочу назвать своими друзьями. Один из них, расскажет, не лично мне — всем, — как в детстве он, папа, мама — всей дружной семьей лепили пельмени. Мы никогда не станем друзьями с любителем пельменей, хотя какое-то время мне будет наивно казаться, что это возможно. Раньше мне хотелось сказать этому человеку: "Помоги мне освободиться. Помоги изменить эту жизнь, где меня не ждет ничего радостного. Взгляни — ты так же счастлив, насколько несчастна я. Чудес не бывает, и мне не на что рассчитывать. Я люблю. Я любила. Но мне не выбраться из этого болота самой. Ты и подобные тебе отказались. Значит я не стою ничего. Я хочу умереть. Жизнь превратилась в такую агонию, что я уже неделями не выхожу на улицу. Я бегаю как заведенная по квартире: днем голодаю, а ночью ем — когда голод скрутит кишки и в голове хоть немного проясняется. Я не помню сколько раз в сутки я чищу зубы; сколько раз и что именно ем. Терплю и не иду в туалет по нескольку часов — так мне грустно. Ориентируюсь по тем сериалам которые мелькают на экране телеящика. Я не ложусь спать даже тогда, когда очень хочу. Я настолько издергана и измучена, что ты бы пожалел меня теперь".